И слова, которых нет ни в одном словаре: светло-радостные Готимна, Аримойя, Фляорус, Жюнфлейя или глухо-угрожающие Мород, Ырл, Пропулк, Буствич… Словно бы он слышал их когда-то, но безнадежно забыл.

Когда же Андрей дошел до описания соборной души России Навны, то внутренне вздрогнул: он точно помнил, что где-то слышал это имя и с этим именем связано какое-то сокровенное событие в его жизни, но где и когда? Со дна его души поднималась тайна, он смутно ощущал ее очертания, но никак не мог уловить суть, и ощущение это, изрядно потускневшее со времен Трускавца, снова стало преследовать его.

В этой загадке не смог ему помочь и Маркелов, который знал о Навне только то, что написал о ней Даниил Андреев, и сказал, что это воспоминание, по-видимому, как-то связано со сновидением в поезде и только лишний раз доказывает, что Андрею необходимо вспомнить эту историю самому. Вскоре это действительно произошло и снова совершенно неожиданно.

Была пора экзаменов, Андрей готовился к математике, просидел полночи над учебниками и проснулся под утро. Сон был тревожным. То ему снилось, что он опаздывает на экзамены и никак не может найти свою школу, в ужасе бегая по всему району с жутким ощущением, будто от экзамена, на который он уже не успевает, зависит его жизнь. То звонит будильник, но на самом деле выясняется, что это всего лишь сон, и так продолжается все утро. Когда же он зазвонил по-настоящему, Андрей проснулся совершенно разбитым, с ощущением странной раздвоенности, словно бы часть сознания продолжала оставаться в мире сна. Он неожиданно обнаружил у себя два взгляда: один скользил по привычным предметам – телевизору, шкафу, книжным полкам, другой же был развернут внутрь и глядел в странные, неведомые глубины подсознания.

Мальчик умылся и принялся за свою привычную йоговскую гимнастику, а так как сонливость не проходила, то он не стал отдергивать шторы с окон и выполнял знакомые положения тела, не открывая глаз.

Тут только он заметил, что в восприятии собственного тела что-то изменилось. Он словно бы видел внутренним взором свои руки, ноги, позвоночник. Нет, это не были отчетливые картинки, его тело словно светилось изнутри, и этот свет он улавливал в виде мутных полос. Вот он поменял положение ног – и полосы тоже поменяли положение, выгнул позвоночник – и соответствующая ему полоса также выгнулась. От них ощущалось что-то вроде тепла, а вдоль полосы позвоночника были видны несколько утолщений, и от этих утолщений отходили поперечные полосы, наподобие спиц зонтика.

Эти видения-ощущения нисколько не пугали, поскольку были неясными и приятными, и продолжались все время, пока Андрей выполнял асаны.

Затем, когда он лег в позу трупа, которой обычно заканчивал свою гимнастику, к уже описанному ощущению прибавилось новое. Его достаточно сложно было описать адекватными понятиями, оно не включало зрительных образов и представляло собой приблизительно следующее.

Словно бы все события, с ним происходящие и происходящие с людьми, хоть как-то с ним связанными, а также с теми, кто напрямую с ним не связан, но имеет косвенное отношение (по сути дела, эти причинно-следственные цепочки распространялись на все человечество), а также все явления, его окружающие – все это невообразимым образом переплелось и составило немыслимую подвижную глыбу, состоящую из нитей причинно-следственных связей. Нити эти находились в непрестанном движении – и если двигалась одна, то, задевая другие, она тут же вызывала целый каскад движений в ближайших звеньях, что, как волны от брошенного камня, распространялось на все более отдаленные, приводя тем самым всю глыбу в неописуемый, но вполне обусловленный и упорядоченный внутренний танец. Андрей словно бы ощутил всеобщую взаимозависимость, и что невозможно даже шагу ступить, чтобы это как-то не отразилось на бесконечной цепи причинно-следственных соответствий на событиях в других местах Земного шара.