Черт бы все это драл. Не надо ему, наверное, повторять ту же ошибку.

Услышав шум на грязной дороге, Рэймонд протер глаза и почесал бороду, пребывая в полной уверенности, что это Уэсли пришел его искать. Но вместо парня он заметил крупного оленя с ветвистыми рогами. Шея у него была массивная и мускулистая, шерсть хорошо защищала от холода. Либо не обращая на Рэймонда внимания, либо не замечая его, животное подходило все ближе, опустив голову под весом тяжелых рогов.

Поначалу Рэймонд был лишь поражен размерами зверя, но, когда тот подошел ближе, заметил, что олень ранен в круп. Длинная полоса разорванной плоти почти в дюйм шириной болезненно напухла и сочилась гноем; видимо, его ранила пуля, пройдя по касательной. Олень тяжело дышал и подволакивал заднюю ногу. Но рана, как казалось, была не единственной проблемой – в облике оленя можно было заметить еще и глубокую печаль, и Рэймонд, сам того не желая, воспринял присутствие животного как некий дурной знак.

– Пошел вон! – крикнул он, вскочив на ноги и звонко ударив отверткой по ведру. – Убирайся отсюда к чертовой матери!

Олень взглянул на него еще раз, потом повернулся и, пошатываясь, побрел в густой кустарник. Только когда зверь скрылся из виду, до Рэймонда дошло, что пора собирать вещи и возвращаться к машине.

Проехав в ворота Фермы, Рэймонд свернул на крутой подъем, который вел к Лагерю, а не на дорогу к козьему загону.

– Мне казалось, ты не хотел с этим связываться, или не так? – спросил Уэсли, который все еще был немного зол на него за то, что так долго пришлось ждать на холоде у карьера.

– Я так думаю, мне, по крайней мере, надо проверить, как там обстоят дела, – ответил Рэймонд.

– Знаешь, на сегодня с меня Дорис хватило. Я лучше подамся к козам.

– Как знаешь, – сказал Рэймонд, остановил грузовичок и высадил парня.

Доехав до вершины холма, он какое-то время пристально смотрел через окно на Лагерь – каменистую расчищенную поляну с рядом берез у крутого склона, школьный автобус, широкий жилой трейлер, барак и столовую на свежем воздухе с потрепанным от порывов ветра брезентовым тентом. Смотреть было особенно не на что, зато все это принадлежало им с Дорис.

Они решили начать обустраиваться именно в этом месте, потому что, когда впервые уселись на краю обращенного к западу утеса и взглянули на долину, им представилась картина раскинувшейся внизу Фермы. Рэймонд и Дорис поклялись друг другу завершить там свои дни, когда вместе состарятся, коротая время в мире и дружбе. Возможно, Рэймонд не собирался выполнять это обещание, возможно, он не хотел иметь ребенка, но решиться на то, чтобы бросить Дорис или предать их мечту, он тоже никак не мог.

Небо к этому времени уже полностью заволокло тучами, понемногу стали падать снежинки, но Рэймонд знал, что над спустившейся тьмой сияет Венера, а по соседству ясно мерцает пояс Ориона. В то утро, проснувшись от звуков женского пения, он порылся в рюкзаке, вынул свою книжку по астрологии и выяснил, что ночью объявятся и Геминиды и всю следующую неделю будет идти метеоритный дождь. А новорожденное дитя может видеть так далеко? Может оно видеть небо? Он даже удивился, обнаружив, что теперь, когда решение было принято, думать о ребенке стало не так тяжело, как раньше.

Ему было интересно, придумала ли уже Глория ребенку имя. Ее подруга Клода назвала сына Фридом, но Рэймонду такое имя не понравилось[1]. С таким именем пареньку было непросто жить. Свобода – это то, что нужно завоевать или заработать. За красивые глаза ее не предоставляют. И потом, не стоит навязывать свои убеждения собственным отпрыскам таким способом. И меняться человеку не надо просто потому, что он стал родителем, – с ним самим такого наверняка не случится. Рэймонд решил, что выйдет на орбиту вокруг ребенка и его матери, как одна из дальних лун Юпитера. Если им захочется остаться здесь, он отдаст им свою избушку, а себе построит другую хибару у реки. Может быть, ребенок будет к нему время от времени забегать, и тогда он сможет его научить орудовать топором и мотыжить кукурузу. А со всем остальным вполне справится Глория.