Телевизор продолжал бубнить, но Кэл больше не слушал, он медленно шел вперед. В комнатах царил густой полумрак. Ничего необычного. Летом здесь очень жарко, и затемненные окна сохраняли в доме прохладу. Но сейчас в этом полумраке было нечто враждебное. Кэл почувствовал, что его ладони стали холодными и влажными.

Он вошел в комнату родителей и увидел мать. Она сидела на кухне, силуэт четко вырисовывался на фоне окна. На мгновение у него отлегло от сердца, он хотел позвать ее, но слова почему-то застряли в горле. Он только сейчас осознал странность ее позы: тяжело навалилась на спинку стула, руки безвольно свисают по сторонам.

И сидит она неподвижно. Слишком неподвижно.

Кэл застыл, глядя на нее. Голова работала на полную катушку, пытаясь понять, что случилось. Взгляд зацепил движение – что-то медленно капало с ее руки. Капли падали в растекшуюся по полу красную лужицу, на которой застыл тонкий луч закатного солнца.

Какое-то время Кал как зачарованный смотрел на падающие капли. Затем его взгляд медленно переместился вверх по траектории их движения. Красная жидкость медленно стекали с серебряной подвески, которую его мать постоянно носила. Восьмиконечная звезда с камнем ромбовидной формы в центре. На камне черным выгравирован символ, похожий на букву «А», составленную из двух слегка изогнутых клинков.

Сейчас цепочка подвески была намотана на ее руку и тонула в алом ручейке. Шестое чувство Кэла кричало и требовало, чтобы он отвел взгляд и бежал отсюда без оглядки. Но вместо этого Кэл стоял и смотрел, застыв как вкопанный.

Ее кисть была в крови. Левый рукав ее белой крестьянского кроя блузы пропитался кровью.

А горло…

– Мама… – шепотом позвал он, хотя рана на шее не оставляла сомнений, что она мертва.

Laa shay’a waqi’un moutlaq bale kouloun moumkine.

Кэл услышал шепот и с ужасом осознал, что он в комнате не один.

Убийца еще здесь.

Он стоял у телевизора спиной к Кэлу и смотрел в окно – широкоплечий, ростом не менее шести футов. На голове у него был капюшон.

Но взгляд Кэла непроизвольно вернулся к жутким красным каплям, медленно падавшим и падавшим на дешевый линолеум. Кровь матери была и на кинжале, который держал убийца.

– Папа, – шепотом позвал Кэл, но больше ничего не мог произнести, душили рвотные спазмы, хотелось упасть, свернуться калачиком и не двигаться.

Замереть навсегда. Этого не может быть…

Медленно мужчина в капюшоне повернулся. Сердце у Кэла разрывалось от горя и ужаса. Он не ошибся – это был отец.

В глазах Джозефа Линча застыла мука, словно и он чувствовал горе. Но как такое могло случиться? Почему? Он был единственный, кто…

– Кэл, твоя кровь тебе не принадлежит, – сказал отец, за годы жизни в Соединенных Штатах так и не избавившийся от сильного ирландского акцента. – Они нашли нас.

Кэл посмотрел на него удивленно, не понимая его слов, вообще ничего не понимая. Отец направился к нему. Шаги громким эхом разнеслись по дому, наполненному ужасом, хотя такой обыденный звук никак не должен был заглушать вещание телевизора и голос Пэтси Клайн, поющей о том, что сошла с ума.

К удивлению Кэла и против его воли, ноги, казалось, совершали вполне разумные действия. Они сами по себе начали отступали назад. Он пятился от отца, от своего папы, который полоснул ножом по горлу собственную жену.

Человек в капюшоне приближался медленно – неотвратимо, как сама смерть. И Кэл вдруг перестал отступать и замер на месте.

Он не хотел жить в мире, где отец убил мать. Он хотел умереть вместе с ней. Джозеф Линч тоже остановился, его руки безвольно, даже как-то беспомощно, свисали вдоль тела, кровь все еще капала с кончика клинка, который он только что вонзил в нежное горло своей жены.