Дом на Авиаторов не тронули, за него вступились немногочисленные собственники, успевшие приватизировать жильё. Комендант общежития Семён Созонович – тогда ещё обычный жилец – был замечен в числе рьяных активистов. Бывший руководитель региональной партячейки здорово попортил кровь местным швондерам: он выходил на митинг, устраивал пикеты и с завидным усердием обивал пороги городских и областных судов. Однажды наметил голодовку оппозиции – отксерил листовки-обращения к жильцам, расклеил по этажам, и смастерил пёстрый плакат «Конфронтация до полной потери сил». Правда, до голодовки дело не дошло. История попала на редакторский стол «Вечернего Красносудженска», а Семён Созонович – на первые полосы местного таблоида, затмив по популярности беспредел битцевского маньяка и развод четы Абрамовичей. Эпизод информационного противоборства он любил вспоминать всегда, когда дело заходило о трениях с коммунальщиками, с которыми комендант бодался ровно столько, сколько был начальствующим лицом. После освещения событий в прессе дом отвоевали, но не весь, а только пару этажей. Остальные муниципалитет прибрал к рукам, руководствуясь принципом «с паршивой овцы хоть шерсти клок». Пятый этаж оккупировали армейцы, третий и четвёртый поделили между собой собственники. Второй – оказался во власти колокольного дворянства, как пренебрежительно называл Семён Созонович наставников православной семинарии. Обитавший здесь преподавательский состав менялся часто и в большинстве своём состоял из приезжих. Самый лакомый кусок – первый этаж – порезали договорами аренды и отдали на растерзание бильярдной, чопа, секонд-хенда и спортивной организации со странным названием «Хала-хуп и Команда 9». Единственное витринное окно последней, наглухо заклеенное непрозрачной плёнкой со шрифтовым изображением крутящегося обруча и втиснутой в него девяткой, выходило во внутренний двор войсковой части, где посередине тренировочного плаца, давно выродившимся в автопарк под открытым небом, ржавели экспонаты. Долгими часами безделья я пялился на витрину и представлял за ней хрупких, тоненьких девушек в обтягивающих боди с цветными обручами на осиных талиях. В моих фантазиях они крутили хала-хупы и непременно улыбались.
– А Тата, – неожиданного для самого себя спросил я, – она почему… Тата? Ну, то есть, это ты её так зовёшь?
Синоптик посмотрел на меня исподлобья.
– Не, она сама придумала это прозвище. У неё же в голове сплошная киношная чехарда. Ну, это вроде с какого-то фильма. Героиня, говорит, очень понравилась. Но лично я думаю, что Тата это сокращённое от «татарки». Втухаешь, да?
– Не очень.
– Ты посмотри на нашего Воеводу. Настоящий ультранационалист, правда, умело это скрывающий. Сегодня татарин – это звучит гордо. Путин так и говорит: «Я любуюсь на Татарстан». Не хер собачий, а целый главнокомандующий! Политзанятия были, Воевода знаешь, что про него сказал? Он, конечно, урыс, но херметле кеше.
– Чего?
– Это по-татарски. Он хоть и русский, но человек уважаемый. Или как-то так.
– При чём здесь Воевода?
– Как при чём? – удивился Синоптик. – Это её отец.
– Чей?
Раздались позывные будильника: мой телефон жалко завибрировал, возвещая об утренней побудке.
– Ну вот! – сказал Синоптик, – теперь можно давить на массу! – Он сладко растянулся на кровати. – Ты знал, Ким, что Кул-Шариф может попасть в число «Семи чудес России»?
– Нет. Подожди секунду, – я осмысливал услышанное. – Тата – дочь Искандера?
– Ну да, – Синоптик пожал плечами. – Удивлён?
Глава 5
Не помню ни счастья, ни горя,всю жизнь забываю свою,у края бескрайнего моря,