Верона, спустившись по лестнице, быстро сориентировалась и двинулась в сторону холла – по коридору с окнами, что смотрели во двор Коаскиерса. В руках её был листочек с именами Отцов-Прародителей. «Арленаравирон? – размышляла она. – Нет. Имя какое-то странное. Джона оно не украсило бы. Безерингеданон? Не думаю. Тревеларлеатон? Сомнительно. Эларинтеарон? Не особенно. Варневирлегарон? Отрицательно. Реларинкордеван? Без шансов. Эрневинтерадон? Пожалуй… это имя мне точно нравится… ведь недаром же Томас назвал его…» Коридор увенчался дверью. Створки неслышно разъехались. Рассматривание портретов было начато с крайнего левого. Ни один из шести Создателей не вызвал в её сознании ни отклика, ни желания признать его исключительным, ни каких-то ассоциаций, хотя все они безусловно, со своими рельефными мышцами и твёрдыми подбородками, не уступали Джону – согласно её восприятию. Когда она констатировала: «Эрневинтерадон, простите меня. Имя у вас прекрасное, но вы тоже не Джон, как мне кажется…» – взгляд её, по инерции, обратился к портрету в центре – к эртаону первого уровня. Плавящий взгляд Эркадора вошёл в неё с тем эффектом, с каким бы вонзилось в масло раскалённая сталь – вольфрамовая. Верона едва не упала, ощущая слабость – смертельную, примерно такого уровня, как накануне с Джоном – на грани потери сознания. Секунду-другую-третью она всё пыталась справиться – со страшным головокружением, со звоном в ушах – оглушающим, с тошнотой, продолжавшей усиливаться, но сумела найти в себе силы лишь на то, чтобы снова выпрямиться. Эркадор улыбнулся внезапно. Верона, увидев это, похолодела от ужаса и одновременно почувствовала, что слабость её исчезла, а в теле возник тот вакуум, что предвещал начало сильного возбуждения.

– Великий Экдор, вы не смеете! – взмолилась она в отчаянии.

Тем не менее ощущения – прекрасные, нарастающие – охватили все её тело и начали концентрироваться – так, как могло бы случиться от физического воздействия. Внутренне сопротивляясь, она с максимальным усилием сделала шаг, качнулась и стремительно села на пол, предотвратив падение. Затем она просто сжалась. Тело её – беззащитное, абсолютно ей неподвластное, в тот момент продолжало испытывать резкое наслаждение, примерно такого уровня, когда разум уже отказывает, а блаженство подходит волнами – глубокими и горячими. Глаза его полыхнули.

– Нет, я смогу… не дождётесь… – прошептала она, борясь с ним, и тоже пошла на крайность, закусив губу – так решительно, что почти прокусила полностью.

Все её ощущения куда-то пропали сразу же. Осталось лишь чувство боли – сильное и усиливающееся – острой, до слёз, пульсацией. Сплюнув кровавый сгусток, она поднялась – негодующая, дошла до кручёной лестницы и села – с целью лечения. Не успела она сконцентрироваться, как дубовые створки разъехались и возникла фигура Крюгера. Он тоже направился к лестнице и остановился, приблизившись. Верона не отреагировала. Губа её – окровавленная – распухшая и посиневшая – выглядела устрашающе. Кровь продолжала сочиться – струйкой, по подбородку и дальше – чёрными каплями. Так протекла минута. Крюгер стоял, не двигаясь. Верона, глаза которой ещё хранили презрение, разглядывала профессора: сюртук его – грязный, болтающийся, рубашку десятой свежести, гармошки штанин над туфлями – нечищеными и заляпанными, торчащие в стороны волосы, и от мысли, что в этом августе он – безобразный, запущенный, пахнущий грязью и потом, решится поцеловать её, гнев продолжал в ней усиливаться. Крюгер, глаза которого тоже были полны презрения – в виде защитной реакции в ответ на её эмоции, ухмыльнулся, потёр свои шрамы и сказал с показным равнодушием: