Они помолчали, Юля поднялась на ноги. Георгий снова подал ей руку.

– А вам не жаль, что это все не ваше?

– Да я бы не смог… продать даже это… – он повертел в руках полупрозрачную китайскую чашку.

– Что же в этой чашке такого, что ее продать нельзя?

– Друзей не продаю.

Юля захохотала и презрительно скривилась:

– Ну, знаете! Закрылись замками и ставнями, легко с горшками этими дружить, люди-то внимания иногда требуют. А вам напрягаться неохота.

Два-три окна, выходящих во двор, осветились жидким утренним светом, несколько раз хлопнула дверь подъезда, по двору прошел человек с собакой. Георгий принес Юле ботинки и куртку. Пока он вставлял ключ в замок, Юля стояла у него за спиной. Ей показалось, что на прощание следует сказать что-нибудь уместное, все-таки он не бросил ее замерзать в подъезде. Но на ум ничего не приходило, и она просто положила руку на его запястье… Тело сторожа дернулось, и Юля упала на колени со страшной болью в локтях.

– Ох, прости дурака! Я же сторожевой пес, у меня рефлексы!

– Чего уж там.., – Юля кое-как встала и поплелась через двор, заваленный картонной тарой.

Ровно в восемь появился заспанный дневной охранник Велло. Он делил свою жизнь между службой в полиции, работой в антикварном магазине, женой, двумя детьми и несовершеннолетней любовницей. «Знаешь, – говорил Велло, – как трудно из семнадцатилетней девушки сделать женщину!» – И так тяжко вздыхал, что Георгию становилось не по себе – в один прекрасный день Велло сломается, и ему придется взять на себя еще и дневную охрану.

В фиолетовом предрассветном пространстве дворники махали метлами как зомби. Бодро в еще сонном городе держались одни только трамваи. Туда же, куда и Юля, со всего города тянулись юноши и девушки с зелеными волосами, в драных пальто и затасканных кожанках с папками и тубусами под мышкой. Они шли на занятия в Художественный институт, а Юля – туда же, только на работу. В вестибюле уже стояли две ее коллеги-натурщицы, бывшие балерины шестидесяти лет. С них, понятное дело, только портреты рисуют. Мимо протащился молодой натурщик, его Юля редко принимала за одного и того же человека – он бывал то бородатый, то бритый, то лысый, то косматый, и лишь одно в нем неизменно – состояние похмелья по утрам. Сегодня они с Юлей переглянулись и поняли друг друга без слов. Юля пошла к своему шкафчику, взяла матрац и покрывало и поплелась в класс. Там, конечно же, никого еще не было, хоть и прозвенел звонок. Только Юля задремала на стуле, накрывшись покрывалом, как в класс въехал велосипедист, оставив за собой слякотную лужу. Затем в дверь просунулась собачья морда – с розового языка капала пена, с шерсти – комья мокрого снега. Студенты встали за мольберты. Юля взобралась на подиум. Преподаватель усадил ее в позу, в руку вложил яблоко с красным боком. В этот момент пришла чокнутая Лина – такие есть в любом творческом вузе. Она встала к мольберту и уставилась на пустой лист бумаги. Рисовать она не стала, так и протопталась перед мольбертом целый урок.

Юля давно перестала строить глазки студентам. В женщине должна быть загадка, а какие тут остаются загадки, студентам давно известны все твои параметры. Она для них – ваза или чашка, как та, из которой она пила чай в антикварной лавке. Ни возбуждения, ни даже интереса в глазах, краснеют только поступающие.

Юля попыталась незаметно укусить яблоко. Собака подозрительно обошла подиум и обнюхала ей пятки. Потом завиляла хвостом.

Следующий урок у финских студенток, их Юля ненавидела больше всего, потому что они рисовать не умеют. Сначала Юля даже верила, что выглядит так, как они ее изображают, и сильно огорчалась, но потом преподаватель ее успокоил. На этом уроке ей пришлось просидеть три часа, безумно хотелось заорать, выпрыгнуть в окно, но счетчик где-то внутри считал: один доллар, два… И она никуда не побежала.