Присланный в 1762 г. из Пруссии в Петербург с донесениями к императрице, – Суворов тут в первый раз имел случай представиться Екатерине Великой. Тогда же он произведен был в полковники, в Астраханский пехотный полк, стоявший в Новой Ладоге, и командовал им в продолжение шести лет. Он бывал с полком в столице для занятия караулов, участвовал в учебном лагере и маневрах под Царским Селом, и таким образом сделался лично известен императрице, как отличный и умный полковой командир. Но Суворову не довольно было репутаций исправного штаб-офицера; с самых молодых лет в нем кипело пламенное честолюбие; во что бы ни стало хотел он достигнуть славы и знаменитости и давно придумывал средства к тому. Наконец, одно случайное обстоятельство, как говорят, навело его на мысль: раз императрица Екатерина в разговоре выразилась, что все великие люди имели в себе что-нибудь особенное, чем отличались от людей обыкновенных. Замечание это запало глубоко в уме Суворова: он заключил, что одни достоинства и заслуги не могут проложить пути к известности; что надобно прежде всего дать заметить себя чем-нибудь особенным, отделиться от большинства людей; одним словом, что надобно сделаться оригинальным. Так, по крайней мере, можно всего вероподобнее объяснить начало тех странностей, которыми действительно Суворов успел скоро обратить на себя общее внимание; начав с легких шуток, приговорок, мало-помалу сделался он вполне чудаком: и в разговоре, и в письме, и в походке, и в самой службе. Отбросив общепринятые внешние формы приличия, Суворов ничего не делал как другие люди: говорил отрывисто, какими-то загадочными фразами, употреблял свои особые выражения, кривлялся, делал разные ужимки, ходил припрыгивая. Применяясь к солдатскому быту, он довел до крайности свой спартанский образ жизни: вставая с зарею, бегал по лагерю в рубашке, кричал петухом, обедал в восемь часов утра; притворялся, будто не может выносить зеркал, боясь увидеть в них самого себя. В одежде своей Суворов также не соблюдал общей формы: часто в летний жар являлся даже перед войсками вовсе без мундира, только в рубашке и холщевом нижнем платье; иногда же носил белый китель с красным воротником. Головной убор его состоял обыкновенно из маленькой каски с черным пером. В зимнее время, в самые холодные дни имел он только летний плащ, который слыл под названием родительского; шубы никогда не носил, даже в глубокой старости. Командуя полком, он сам учил кантонистов арифметике, сочинял для них учебники, в церкви пел на клиросе и читал апостол.

В обращении с подчиненными Суворов создал себе совершенно свою, особую систему: строгий к каждому в исполнении обязанностей служебных, он в тоже время не боялся сближаться с солдатами, шутить с ними, забавляя их своими прибаутками. Говоря с подчиненными, требовал от них находчивости и смелости, ответов быстрых и точных; слово не знаю – было строго запрещено. Вдруг обращался он к солдату или офицеру с каким-нибудь странным, нелепым вопросом, – и немедленно же надобно было отвечать ему, хотя бы такой же нелепостью: кто ответить остро, умно – тот молодец, разумник; кто смутится, замнется – тот немогузнайка. Обыкновенные фразы вежливости, приличия, ответы неопределенные, уклончивые преследовал он особыми своими терминами: «лживка, лукавка, вежливка» и пр.

Даже в обучении своего полка, Суворов позволял себе разные странности: вдруг соберет его ночью, по тревоге, и поведет в поход; водит несколько дней сряду; переходит чрез реки вброд и вплавь; держит войска в строю на морозе или в сильный жар. Раз проходя мимо какого-то монастыря, в окрестностях Новой Ладоги, вдруг велел он полку своему атаковать эту мирную обитель и штурмовал стены по всем правилам. На Суворова жаловались за эти проказы, – но все прощалось чудаку.