«Всепресветлейший, Державнейший, Великий Монарх!

Вашего Императорского Величества всеподданнейше прошу позволить мне отбыть в Нилову Новгородскую пустынь, где я намерен окончить мои краткие дни в службе Богу. Спаситель наш один безгрешен. Неумышленности моей прости, милосердный Государь. Повергаю себя к священнейшим стопам Вашего Императорского Величества. Всеподданейший богомолец, Божий раб

граф Александр Суворов-Рымникский».

Дошло ли это прошение до государя и получил ли Суворов какой-либо ответь, наверное не знаем, но известно только, что спустя полгода после описанного приезда Суворова в Петербург, именно в сентябре 1798 года, приехал в село Кончанское генерал-майор Прево-де-Люмиан, которого фельдмаршал знавал еще в Финляндии и удостаивал своим расположением. Генерал этот, кажется, послан был самим государем, с той целью, чтобы узнать соображения Суворова относительно предстоявшей войны. К сожалению, нет сведений положительных о пребывании генерала Прево в Кончанском; можно, однако же, полагать, что старый полководец охотно вошел в беседу о таком предмете, который давно был любимой его мечтой и постоянно занимал его мысли в долгие часы уединения. По крайней мере, генералу Прево удалось даже записать со слов Суворова мнения его относительно образа войны с Францией. В своем месте мы воспользуемся этим любопытным документом, чтобы показать, как хотел бы действовать сам Суворов, если б ему предоставлено было вести войну по собственному его убеждению.

Уже почти два года Суворов прожил в своем заточении, как вдруг совершился снова неожиданный оборот в судьбе великого полководца. В феврале 1799 года, как уже сказано, прибыл в село Кончанское флигель-адъютант Толбухин с следующим Высочайшим рескриптом (см. прилож. XXII).

«Сейчас получил Я, граф Александр Васильевич, известие о настоятельном желании венского двора, чтоб вы предводительствовали армиями его в Италии, куда и мои корпуса Розенберга и Германа идут. И так посему и при теперешних европейских обстоятельствах, долгом почитаю не от своего только лица, но от лица и других, предложить вам взять дело и команду на себя и прибыть сюда для отъезда в Вену».

Рескрипт этот привел Суворова в совершенный восторг: о чем мечтал он в лучшие минуты своей жизни, то сбывалось теперь, когда менее всего мог ждать такого счастья. Семидесятилетний полководец плакал от радости, целовал строки царские, потом побежал в сельскую церковь, велел отслужить молебен, и молился усердно, стоя на коленях. На дорогу занял он у своего старосты 250 руб., а через два часа уже скакал в простой кибитке, торопясь упасть к стопам великодушного монарха.

Действительно, радость, с которой император Павел принял просьбу венского двора о назначении Суворова, есть черта, свойственная благороднейшему, истинно-рыцарскому характеру. Для славы России государь охотно откинул всякое злопамятство и чистосердечно простил старику. Но решаясь вверить Суворову славу русского оружия и, можно сказать, судьбу целой Европы, император не вполне доверял причудливому и предприимчивому характеру старого полководца, который, несмотря на свои седины, способен был, по мнению государя, к самым пылким увлечениям. Вот что по этому случаю писал Павел I генерал-лейтенанту Герману (который тогда командовал еще корпусом, назначенным в Италию):

«Венский двор просил меня, чтобы начальство над союзными войсками в Италии вверить фельдмаршалу графу Суворову. «Я послал за ним; но предваряю вас, что если он приметь начальство, то вы должны будете, во все время его командования, иметь наблюдение за его предприятиями, которые могли бы повести ко вреду войск и общего дела, когда будет он слишком увлекаться своим воображением, заставляющим его иногда забывать все на свете. Итак, хотя он по своей старости уже и не годится в Телемаки, тем не менее однако же вы будете Ментором, коего советы и мнения должны умирять порывы и отвагу воина, поседевшего под лаврами (см. прилож. XXIII)».