Дальше все пошло почти как всегда. Дядька сел на свой стул, привычным движением потянулся рукой под верстак, но вдруг выпрямился, так ничего и не достав. Как будто вспомнив важное. Что-то в лице его изменилось. Щеки обвисли, и взгляд потух. Он разглядывал банки с вареньем, оставленные Марусей. Я начала было глаголить, объяснять, откуда они взялись, но он вяло отмахнулся и ответил скучным голосом:
– Да знаю я… это мое лекарство, а то сдохну… Ну, ладно, заваривай чай покрепче. И налей мне одну заварку. Пора Аркаше Косых сдаваться – переходить на черный чай с черноплодным вареньем.
Он сказал это так спокойно-спокойно, а во мне сердце дрогнуло. Дядька снял с гвоздя на стене черную и помятую кастрюльку с длинной ручкой, достал крышку к ней, тоже почерневшую, велел налить в кастрюльку воды до половины и поставить на плитку.
Все, что Аркаша велел, я поспешно и точно стала выполнять, как медсестра в операционной. Вода вскипела быстро, и тогда мой дядька достал из картонной коробки бумажный кубик индийского чая со слоном, велел его открыть и высыпать весь чай в кипяток.
– Закрой крышку, пусть покипит минут десять.
Я и это выполнила. Про чифирь я от мамы слышала, что это такая зэковская дурь, но варить не приходилось. Мама рассказывала, что настоящий чифирь пахнет пареным банным веником, так оно и оказалось. Только еще очень горьким пареным веником.
Я нашла в шкафу почерневшую фаянсовую кружку и вылила в нее черную жижу, придерживая и отжимая ложкой чаинки.
– Молодец, – сказал Аркаша. – А ты завари себе простого чаю и нажимай на варенье. Какое предпочитаешь?
Я предпочитала из смородины.
Вялый и печальный Аркаша покряхтывал и потел, попивая чифирь и закусывая черноплодкой, я уж думала, что ему сегодня не до историй. Но минут через пятнадцать он вытер своим обтирочным шарфом пот со лба и снова посмотрел сначала на бязь, потом, чуть веселее, на меня.
– Ничего, – сказал он. – Пока живы, не помрем! А помрем, так хоть пожили. Что тебе первее хочется – подарок или неприличную историю?..
Я выбирать даже не попыталась – Аркаша сделал выбор сам:
– Значит, слушай. Как говорила моя любимая девушка-музыковед Оля Спиридонова, начинаем третью часть Марлезонского балета.
Он вдохнул побольше воздуха, выдохнул и начал даже как будто весело.
…Значит, отчислили меня из карагандинской разведшколы и отправили в Москву. Ну как же, у меня же в Москве «рука» – товарищ Шарафутдинов. А все же не верится. Еду я поездом, размышляю и на всякий случай опасаюсь – чего этот красный командир Шара на этот раз со мною исделает. Еду в общем вагоне, в затрапезном штатском виде, мешочником без мешка. И без документов. Но с предписанием совершенно непонятным. На одной стороне бумажки адрес: Лубянский проезд, 10, подъезд 4. А на другой стороне слова: «податель сего», а дальше абракадабра из букв и цифр, типа «господин-420», но гораздо мудренее и, конечно, без всяких «господ». Ну ладно, думаю, отправлюсь я с вокзала на этот самый Лубянский проезд, а там будь что будет. Но на Ярославском, не успел я на московскую землю кирзовый сапог поставить, как взяли меня с двух сторон под белы ручки два добрых молодца и куда-то на трамвае повезли. Ехали долго. Улочка тихая, вроде окраинная, названия нигде не видать, темная подворотня, у входа в нее мужик пьяненький сам с собой бормочет, за подворотней дворик глухой, квадратный, посередке «грибок» с песочницей без песка, под грибком тоже мужик сидит, ничего не делает. Вкруг двора четыре дома – трехэтажные, обшарпанные, часть окон заколочено, и не скажешь, что мы в Москве, районный городишко какой-то. Зашли в один дом, поднялись по замызганной лестнице на третий этаж, там кривая дверь на одной петле висит, так что сбоку щель. Чую, кто-то на нас из щели смотрит. Дверь открылась… и началась моя новая безымянная жизнь.