Аркан запрокинул голову и захохотал как безумный, до слёз, так громко, что его соратники стали просыпаться, очумело вертя головами и пытаясь понять, что происходит.

– Чего орёшь, монсеньёрище? – Борода Ёррина была всклокоченной, а глаза – опухшими и налитыми кровью спросонья, после галлона пива.

– Спите, спите, друзья! – Рем подавил улыбку. – Просто – когда закончим весь этот бардак, поедем свататься. Я женюсь, точно!

– Ну, поздравляю, – сказал гном и рухнул обратно на тюфяк.

Остальные, утомлённые полным забот на благо герцога и Ордена днём, тоже поворчали некоторое время и легли досыпать, только Скавр поднялся, сунул ноги в ботфорты и, шаркая, двинул в нужник. Передовой отряд аскеронцев так и квартировал в гетто, у сородичей Ёррина, так что туалеты, пусть и специфической конструкции, можно было найти внутри здания. Гномские нужники, которые подгорники устраивали даже в своём квартале в Кесарии, заслуживали, по мнению Рема, отдельного научного исследования, ибо и в городских условиях привыкшие к тесноте и бескормице подземелий кхазады очень бережно относились к любой органике. Но нужники были совсем не тем, о чём сейчас хотелось думать.

Сейчас Аркан думал о плесени. Ну и о любви, конечно.

Цирюльник, вернувшись, спросил:

– Это та девушка, из Смарагды?

– М-гм, – утвердительно промычал Рем, дочитывая письмо.

«…а ещё я надеюсь, что волосы у тебя уже выросли, они мне всегда нравились. Но и без волос ты всегда будешь самым лучшим в мире. Очень жду твоего письма и тебя всего. Твоя Зайчишка».

Почему-то именно эти слова вселили в душу молодого Аркана уверенность: он всё делает правильно.

Это – война за будущее. Будущее для него раньше было абстрактным: торжество ортодоксальной веры, процветание Аскерона, в глобальном плане – безусловный ренессанс Империи. Когда у Децима родились дети – замечательные аркановские разбойники Прим Тиберий и Секунд Тиберий, – абстракция постепенно начала обрастать плотью: Рем сражался за будущее своего рода. За этих двух черноглазых мальчишек и многих других, которые родятся спустя годы, десятилетия, а даст Творец – и века. А теперь, с Зайчишкой, Аркан понял: он сражается и за своё будущее, и за будущее своей пока ещё не созданной семьи. И его семья будет жить в чистой, богатой стране, где на улицах не нападают на прохожих за другой фасон одежды или форму бороды, от людей пахнет дегтярным мылом и здоровым потом, а не дерьмом, гноем и духами, где мужчины похожи на мужчин, а женщины – на женщин. Где верят в Бога, умеют сражаться, работать и веселиться. Где плесень – при определённом стечении обстоятельств – действительно может стать самым лучшим свадебным подарком. Если для этого нужно, чтобы половина Империи горела огнём – плевать. Он не станет поджигать, но горе тому, кто первым поднесёт факел. Горе ему и всем его присным – до седьмого, десятого, сотого колена.

– Потому что жизнь одного аркановского мальчишки, да что там – любой ортодоксальной сельской девчушки… – Аркан замер, боясь договорить даже про себя эту страшную, но правдивую мысль до конца. – Их жизни для меня дороже всей Кесарии и Центральных провинций, вместе взятых. Если хотят гореть – пусть горят.

– Пусть горят, ваше высочество, – проговорил Скавр, который, оказывается, не спал и слышал его рассуждения вслух. – А мы подбросим дровишек.

Рано утром кавалькада всадников с замотанными шарфами лицами и в плотных кожаных плащах с капюшонами покинула Кесарию через ворота Благородной стороны. По прибрежной дороге таинственные маэстру промчались вдоль Рубона, вниз по течению, и, удалившись вёрст на пять, у грязной пристани безымянной рыбацкой деревушки остановили бег лошадей.