Он сходит с тропинки и углубляется в лес. Он один, и все вокруг острое, полное голодной жизни. Два бурундука гоняются друг за другом по веткам, один соскакивает на землю, подпрыгивает и снова бежит. Заросли хватаются за одежду и нехотя отпускают. Где-то поет ручей: Крох сворачивает и чуть не сваливается в него. Ложится на живот, свешивается и гладкой подобранной им палкой почти что дотягивается до воды. Голова его – темное пятно на белом небе, обрамленном черными отражениями деревьев; в одежде полно репьев. Что лицо исцарапано, он осознает, только увидев, как капля крови падает, всасывается в воду и растворяется, как дымок.

Вот сейчас, думает он. Может быть, из воды. Хорошо бы золотой лебедь или водяная нимфа, но сойдет и тролль, уродец ростом с Кроха, горный дух. Он ждет. Но нет, никто не выскакивает.

Чуть погодя он идет дальше. Он устал, у него ноют кости. Похолодало, и небо над зеленеющими ветвями набралось синевы. Из ниоткуда белыми глазищами фарфоровой куклы пялится на него ядовитый воронец. Через пролом в стволе дерева он видит полную раннюю луну, она напоминает пирог. Но, вглядевшись внимательней, различает там отпечаток лица. Почему никто не сказал ему, что человек на луне в тревоге кричит?

Крох такой маленький. А лес такой черный, большой.

Когда он находит прогалину между деревьев, полянку, ног он уже не чует – онемели. В воздухе там безветрие и духота. Из выжженной снегом травы торчат камни, и Крох вспоминает про зубы Астрид, какие они желтые и натыканы как попало.

Он садится, чтобы собраться с мыслями, и обнаруживает, что пальцы его обводят слова, вырезанные на камнях. “Минерва”, вырезано на одном, “Чье Имя Читается В Небесах”.

“1857 год”, вырезано на другом.

А на крохотном, как молочный зуб, вырезано только “Вздохнул разок – и исчез”.

Он не знает, долго ли там сидит. Деревья перешептываются между собой. Камень под ним совсем остыл, сгущаются сумерки. И кажется, будто чья-то рука, схвативши натянутую ткань посередке, стянула ее и приподняла.

Краем глаза он видит: движется что-то белое. Десять вдохов, не шевелясь, он косится на это, а потом поворачивает голову, рассмотреть. Наверное, один из камней уползает в темноту, думает он, но нет, это не камень.

Это животное, островерхое, белое и высокое, с бахромой. Грациозное, как белый олень, но не олень.

Оно смотрит на Кроха желтым глазом и принюхивается. Сбоку от него тени сгущаются. Рисунок их течет вертикально и становится тканью. Крох, съежившийся, тихий и неподвижный, поднимает глаза вверх по платью, чтобы найти лицо. На него смотрит женщина, очень старая.

Это ведьма – та, встретить которую он мечтал. Но она не уродлива: у нее мягкие белые волосы с черной прядью, а на щеках – розы. Вокруг рта много глубоких морщин, зато сами губы как бархатные. Она так на него смотрит, что он чувствует себя наколотым на булавку.

Они разглядывают друг друга, женщина и Крох.

Вот она, сердцевина Задания, то, что он стремился найти, поворотная точка. Он ждет, что она заговорит или даст ему мешок золота, даст приворот или противоядие, пузырек, яблоко, желудь, который надо расколоть и высыпать что там внутри, даст шелковое платье, подкову, перо, слово. Она скажет, она даст, она поможет ему. Он ощущает свою малость в этом огромном сумрачном мире, но знает, что сделает то, о чем она его попросит. Даже если придется вечно жить с ней в каменной башне в лесу и никогда больше не видеть Аркадию, он все равно сделает это.

Он думает о Ханне, как она лежит кучкой в постели. Он просит: Пожалуйста!

Хочется закричать, но страшно, что сработает старое проклятие, которое обрушится на Ханну, если его губы расколются и высыплется его тоска.