Напряженно прислушиваясь к чужим разговорам, Элли с удивлением подмечала, что многие не помнят, куда едут. Это казалось поразительным, ведь они наверняка изрядно потратились на билет… Разве смысл заключается не в том, чтобы приехать на конечную станцию? Неужели поезд строили лишь для того, чтобы просто покататься на нем? На эту небезынтересную тему Элли услышала несколько комментариев, которые можно было свести к следующему:

Одни полагали, что жить надо здесь и сейчас, и в том находили главное свое утешение. Они способны были рассуждать лишь в весьма ограниченных временных рамках, не выходя далее предстоящего обеда, либо же ближайшего приема лекарства.

Другие видели смысл в том, чтобы перепробовать все на свете, благо поезд предоставлял поистине безграничные возможности, а в особенности тем, кто был способен заплатить.

Иные давно разочаровались в поездке: их мрачные лица и циничные высказывания разъедали благодушное настроение окружающих, будто ржавчина – металл.

А если обобщить, то становилось ясно: в сущности, всем было плевать – и на маршрут, и на поездку, и в какой-то степени на самих себя. Они напоминали марионеток из бездушного дерева и даже двигались под стать: нервно, дергано. А поезд, как безжалостный кукловод, вел их в неизвестном направлении, распоряжался их жизнями, желаниями и заставлял концентрироваться на поверхностных вещах.

Проходя мимо аляповатой лавки, заваленной хризантемами и пионами, Элли в нерешительности замерла, ибо вспомнила нечто важное. Грейс упоминала, что цветочница создала Жану неопровержимое алиби. А что, если попробовать разговорить ее, выяснить детали? Оставалось надеяться, что она была той самой цветочницей.

Элли подошла к приторно-пахучему розовому прилавку, с которого свисали разноцветные ленточки, веники вонючих мимоз и подтухшие тюльпаны. Среди всего этого добра возвышалась дородная дама, по всей видимости, тоже немножечко подтухшая, ибо смрад ее тела заглушал цветочные ароматы. Элли уже хотела обратиться к незнакомке, как та сама, увидев посетительницу, всплеснула тучными руками и вымолвила с радостным оживлением:

– Ах, это ты, сестрица!

Элли ошарашенно вздрогнула. Сестрица? Нет, Элли, конечно, не смела жаловаться на судьбу, но все же последние несколько дней возмутительно сказывались на ее терпении. С потерей памяти она уже смирилась. Спала с клиентом и вообще невесть что с ним вытворяла, из-за чего бедняга получил послужной список многочисленных диагнозов – это уже немножечко настораживало. Окровавленная туфля в сундуке – весьма неприятное открытие, особенно когда не помнишь свое прошлое. А теперь выясняется, что предполагаемая любовница Жана – ее сестра? Впрочем, о связи с Жаном еще не выяснилось до конца.

«Мы правда родственники?» – хотелось уточнить ей, глядя на незнакомое лицо с двумя подбородками. И второй вопрос, который она ни за что не решится задать: «как тебя зовут, сестра?» Хотя, может, подобное обращение – это что-то вроде присказки? Ведь все люди друг другу братья и сестры. Но цветочница быстро развеяла надежды, когда полезла обниматься: вряд ли она стала бы проделывать это с любым встречным.

Элли в панике пробежалась взглядом по ее одежде: талия была обтянута корсетом до такой степени, что все, выступавшее ниже и выше него, казалось раздутым до невероятных размеров, как кондитерский крем, который выдавливают из тюбика. На заляпанном воротничке приколота табличка: «Грета, цветочница». О, спасение!

– Я тоже рада видеть тебя, Грета, – смущенно вымолвила Элли. Смущенно, ибо та, перегнувшись через прилавок, уже несколько минут безуспешно пыталась клюнуть ее в щеку, а Элли отчаянно не поддавалась родственному порыву и всячески отбивалась от вновь обретенной сестры букетами из цветов. Подобное мучительное противостояние не могло закончиться положительно: достопочтенная родственница, равно как и цветы, вскоре оказались на дребезжащем полу.