Технология проста: крестись, когда положено, то есть когда остальные крестятся. Не знаешь греческого — повторяй за всеми «Амен», когда все это произносят. Хочешь — молись по — русски, если умеешь. Хочешь — вообще не молись и просто постой в сторонке. Но будь рядом, будь со всеми.

И всё время думай о добре, как бы ты его ни понимал.

Думай о добре! Думай о добре! Думай о добре!

Я думал о брате.

И плакал.

Я не хотел плакать, но слёзы сами текли по щекам, и не было им конца. И с этим ничего невозможно было поделать.

А брат стоял рядом.

Много часов подряд.

И всё повторял «Амен», когда все говорили, и крестился, когда все крестились. Я никогда его таким не видел. Мне даже стало как — то не по себе. Последний раз он был в церкви 23 года назад, когда его самого крестили. Тогда ему и года ещё не было, и он сначала сильно сердился на всех, плакал. Но, когда батюшка дал ему ложку кагора, он успокоился, распробовал и потащил того за бороду на себя своими сильными руками. Мол — давай ещё!

А теперь он стоял почти в полной темноте справа от меня — огромный, взрослый, совсем потерянный. И слёзы так же текли по его щекам.

Думай о добре! Думай о добре! Думай о добре!

Я не знал, о чём он думает. Но надеялся, что о маме.

Мы не чувствовали ног. Мы, если честно, уже с трудом держались на этих самых ногах. А служба всё продолжалась, и мы всё больше погружались в коллективный эгрегор, сами того не подозревая.

Уже тогда я что — то почувствовал.

Что — то или кто — то кроме монахов и паломников был рядом!

Я почувствовал это в шевелении воздуха вокруг нас, в колыхании теней и отсветов под куполами храма. Я отвлекался несколько раз от молитвы, всматриваясь, озираясь, пытаясь рассмотреть что — то, сам не зная что. В какой — то момент показалось что вижу что — то вроде двойного изображения — над головами и плечами монахов и паломников колыхались еле уловимые контуры, как бы дублирующие силуэты склонившихся в коллективной молитве в центре церкви перед алтарём. Эти контуры были похожи на людей в густом тумане.

Потом видение исчезло: я отвлёкся на кого — то рядом со мной. Это старенький паломник закашлялся, и мне пришлось помочь ему отойти и присесть на скамейку. Служба казалась бесконечной, но физическая усталость не могла омрачить радости, которую я испытал. Радости очищения слезами!

И мы справились!

Солнце взошло над Грецией и выглянуло из — за горы. Оно ворвалось в полумрак храма через цветные витражи под куполами, и дева Мария улыбнулась нам с древних икон. И мы почувствовали себя дома. Всё оказалось таким родным, будто это был далеко уже не первый наш молебен в этой древней церкви с этими вчера ещё незнакомыми мужчинами, говорящими на эллинском языке.

Каким вкусным оказался монастырский хлеб! Какой сладкий репчатый лук, который греки смачно откусывают, как мы откусываем спелые осенние яблоки! Как вкусна жареная макрель, добытая монахами накануне прямо в бухте напротив! Какое весёлое монастырское мускатное вино, рецепт которого монахи хранят уже тысячу лет! Какие родные лица бородатых монахов и уважительно тихо переговаривающихся паломников! Какое счастливое то наше первое воскресенье в монастыре!

Христос — то, оказывается, воскрес!

Жизнь в монастыре для нас была по — своему простой и одновременно сложной.

Простой — потому что здесь всё было упорядоченно, время текло по византийскому календарю, всё подчинялось выверенному чёткому расписанию, строгим религиозным обычаям, многовековым традициям, внутримонастырскому уставу. Как в армии! Порядок вещей годами, десятилетиями и даже веками почти не менялся. Менялись только люди. Паломники приходили и уходили. Появлялись новые монахи, в основном из постоянных паломников, полюбивших монастырь всем сердцем и узревших единственный надёжный и правильный путь к Богу через монашество.