Убедившись, что антиопределитель работает, Ева решительно набрала номер. Главное – быстро все сказать, бросить трубку и не дать себя заговорить. На том конце безмятежно спал Сегалов.

– Привет.

– А, привет, любимая, я в Ярославле. Очень соскучился. Как вы там? Все время думаю о вас. В следующий раз вмес…

Ева собрала все разбежавшиеся в страхе силы, сжала кулон до невыносимой боли и дрожащим голосом произнесла:

– Мы уехали навсегда. Не ищи нас.

– В смысле? Куда уе…

Ева сбросила звонок. Отключила телефон и сползла на стул. Тело содрогалось. Страшно было так, что можно сойти с ума. Холодный пот тонкими струйками стекал по спине, и, казалось, заполнял комнату, смешиваясь с солеными слезами.

– Убирайся к черту, сволочь! – Ева решительно вскочила и швырнула телефон в прихожую. Но в него все еще ядовитым змеем мог протиснуться сквозь все блокировки вездесущий Сегалов. Помедлила, подошла и придавила трубку мешком с мусором. А сверху поставила на мгновение правую ногу. Через несколько минут устройство связи с внешним миром было окончательно повержено и просило о пощаде под несколькими мешками с одеждой и парой ватных одеял.

Ева пыталась отключиться, но сна хватило только на детей. Пробовала читать надписи на стене. Но буквы сливались местами в непроходимые дебри. Одна фраза, правда, сохраняла свой внешний вид, хотя и не стала от этого понятней: vi neniam aŭdos vin ĝis aŭskulti aliajn. Над ней были разбросаны наверняка очень важные черточки и галочки. Ева несколько раз прочитала это выражение справа налево и наоборот. Когда счет всем овцам на земле был уже потерян, сердце оставило попытки выскочить из вен, а веки стали тяжелеть, Ева вздрогнула от тихих причитаний за стеной.

– О-о-ой. А-а-ай. О-о-ой. А-а-ай. О-о-ой. А-а-ай, – старческий голос тянул странную песню. Соль-до-соль-до-соль-до… Стучать в стену и просить угомониться оказалось бесполезно. Других слов и нот в песне не было, поэтому точный смысл от Евы ускользал. Но ее уже ничто не удивляло, не расстраивало, не восхищало, не злило и не трогало. Она смотрела в потолок и пыталась вспомнить, с чего все началось. Как перед смертью, говорят, вся жизнь, и все такое. «Зачем я здесь? И что со мной не так?..»

Поселок Флерово в начале шестидесятых вырос как гриб в подмосковном лесу. На многие километры вокруг простирались березово-еловые холмы и бархатные равнины. Шумели ветра, цвели незабудки, носились пчелы, разнося на лапках душистую пыльцу. Лесное море прерывали только редкие островки человечьего жилья с гармонями маленьких домишек на холмах. И вдруг среди мхов и муравейников появился ничем не примечательный снаружи институт ядерной физики. А чтобы не нарушить интимность ситуации, всех его служащих тоже поселили в лесу. Буквально за пару лет рядом с институтом вырос крошечный поселок, скорее напоминающий столичный микрорайончик из пятнадцатиэтажек, со своей миниатюрной инфроструктуркой и научно-интеллигентской атмосферой.

В семидесятые годы двадцатого века жизнь протекала весьма размеренно. В кинофильмах километры пленки уходили на созерцание героями звездного неба и молчание у костра. Стоя в очереди за молоком, сапогами или справками из ЖЭКа, можно было успеть прочитать «Войну и мир». Люди собирались друг у друга в гостях и подолгу рассуждали о высоких и низких материях, не глядя на часы.

Флерово являло собой модель образцово-показательного поселения советского человека. Автобус до Москвы ходил через каждые полчаса и останавливался прямо у метро. Проезд стоил пять копеек: флеровцы формально считались москвичами. По субботам между домов колесил небольшой грузовик, раскидывая по квартирам академиков и кандидатов наук заказы в авоськах: тушенку, мясо криля, мандарины, колбасу, сгущенку и что-то еще в бумажных кульках. В местный Дом культуры то и дело приезжали народные артисты, юмористы и циркачи, знаменитые певцы и киноактеры. Кружки шахмат и хорового пения всегда были рады и самим физикам, и их отпрыскам. На уютных улочках из клумб и гипсовых вазонов торчали благоухающие петуньи и цикламены.