– И тебе здравствуй, Илья. Нет, не забыла.

– А то, что от тебя как от представителя Александра Юрьевича требуется отчет за прошедший квартал?

– К чему ты клонишь? – меня его словесные многоходовочки изрядно утомляли, особенно в последнее время.

– Просто напоминаю тебе о важных вещах, вдруг ты снова закопалась в своих судах, делах, разбирательствах, что забыла позвонить отцу и взять необходимые бумаги. Кстати, как он?

– Хорошо. Лечится. Отдыхает, – произнесла, внутренне напрягаясь, страх, что правда всплыла наружу раньше, чем я рассчитывала, снова сковывал тело. Для Ильи и всех остальных, за исключением пары проверенных людей, отец до сих пор находился в Швейцарии, поправляя здоровье в клинике. И на то у меня были очень веские причины.

– И когда он нас почтит своим присутствием?

– Обязательно задам ему этот вопрос, как только он мне позвонит в следующий раз.

– Тогда увидимся вечером, дорогая.

– Конечно.

Сбросив вызов, скрипя зубами, выругалась. Мне срочно нужен был надежный человек, который мог бы взять управление холдингом в свои руки и не оставить меня при этом с голой задницей, как планирует сделать мой муж. Все упиралось только один вопрос: где его взять?

День, который так обнадеживающе начался, к вечеру навис надо мной грозовой тучей, грозя пустить мою жизнь под откос. А ведь все только начало относительно устаканиваться.

– Арай Аланович, – Мирон вошел в кабинет, бледный как стена. И один его вид уже не сулил ничего хорошего, чувствуя кожей, что снова случилась какая-то херня, оторвал взгляд от ноутбука, переключив полностью внимание на переминавшегося с ноги на ногу Горенко.

– Ну? Где опять про*бались?

– Павлов обнародовал документы. Среди них есть бумаги по гольф-клубу, те, которые подтверждают, что через клуб шел обнал.

Если на тлеющие угли плеснуть бензин, то может полыхнуть так, что сожжет глупца посмевшего это сделать и пепел оседать будет еще долго. Я был тем углем, а произнесенная фраза – канистрой бензина.

С силой сцепив зубы, поднялся. Молча подходя к еще сильнее побледневшему Мирону. Резкий выброс руки, хват за его горло, из всех сил балансируя на краю самоконтроля.

– Я тебе, сука, сказал все подчистить, – сквозь зубы, на остатках контроля. – Какого хрена, это говно всплывает у Павлова? Крыса ты паршивая, – и пальцы сдавили сильней. Кровь стучала в висках, до шума в ушах. Злость бурлила, пенилась, снося кирпич за кирпичом самообладания, грозя тут все испепелить до основания, до сырой земли.

– Это не я. Клянусь Шаул. Матерью клянусь. Смирнов уничтожал бумаги, – захрипел, но руки не поднял. И я разжал пальцы, чтоб в следующее мгновение ему вь*бать. Сука лег с одного удара, сплевывая кровь на пол. Едва сдержался, чтоб недобить его прям тут, отвернулся, оперевшись руками о стол, всеми силами цепляясь за крупицы трезвого разума, который сейчас был мне нужен как поданная рука утопающему.

– Ар, его уже ищут. Сам урою падлу. Я тебе слово даю, – и ослепляющий взрыв внутри до красных всполохов в глазах, но задавлен, ибо убью же, реально убью, а мне грехов в этой жизни достаточно и так не расплатиться до самой смерти.

– Грош цена твоему слову, – процедил, оборачиваясь. – Мрази *баные. Вы думаете, что меня сольете, вам теплое местечко у Грецина Павлов организует? Вам, суки совсем бабки глаза застелили, мозг как рудимент отмер за ненадобностью. Я вас тварей за собой всех утяну, все подвязаны, и х*й отвертитесь. Шары раскройте, овцы сука.

Разум утягивало на дно с каждой секундой все сильней, туда, где стираются грани черного и белого, принципы и заповеди, где человечность подменяется кодексом мразей. Утягивало, грозя разбить на кровавые куски.