Месть за Усмана была тем основанием, на которое Муавия поставил свое право наследования. В каком смысле он это сделал, ясно следует из того, что с этой целью он заключил союз с Амром ибн аль-Асом, который самым злобным образом подстрекал против Усмана. Благочестие не было его мотивом, также он не следовал и традициям своего убитого предшественника. Он конечно же принял общие плоды его царствования, правление Омейядов, но отнюдь не отдал все прибыльные должности представителям их рода. Конечно, он испытывал их, но, как правило, недолго колебался перед тем, как их сместить. Дамаск не стал средоточием Омейядов, но Медина продолжала оставаться таковым. Этот город, доселе являвшийся центром государства, был вынужден отойти на второй план, как и аристократия, которая все еще продолжала там жить. Обычно Муавия оставлял само наместничество Омейядам, но какую важность мог иметь Марван, раньше полноправный имперский канцлер Усмана, а теперь эмир Медины! Неудивительно, что он бросал завистливые взгляды на своего родственника в Дамаске, который настолько опередил его, и что в целом отношение к нему в Медине ухудшилось! Чувства мединцев, в частности, проявились в ревности к Зияду, так как они боялись, что Муавия через него укрепит его дом вопреки всему роду и в конечном итоге сделает его преемником. Он со своей стороны пытался возбудить вражду между разными ветвями рода в Медине и таким образом ослабить их. Его взаимопонимание с курайшитами тоже оставляло желать лучшего. Он даже жаловался, что именно из-за того, что они его покинули, он их и обошел. Более того, он находился в натянутых отношениях с племенем махзум. Они уже давно завидовали Омейядам, потому что те сместили их с первого места, которое махзумиты занимали в Мекке до битвы при Бадре, и он дал им дополнительные основания для особой ненависти. Абдуррахман, сын великого махзумита Халида ибн аль-Валида и сам также достойный и высокочтимый человек, занимал в Эмесе, в Центральной Сирии, такое независимое и важное положение, что казался опасным для халифа. Лекарь-христианин отравил его, как считалось, по наущению Муавии, и можно себе представить, какое действие это произвело на махзумитов. Отношение Муавии к духовному благородству ислама, роду пророка и семьям его старейших сподвижников, а также к ансарам, естественно, было отношением недоверия и вражды.

Его видные наместники в важнейших провинциях не были Омейядами и за одним исключением даже не курайшитами. Муавия наблюдал за теми, кто мог ему понадобиться, и ставил их себе на службу. Он обладал способностью завоевывать и удерживать тех, кого ему было выгодно иметь при себе, и даже заставлять тех, кому он не доверял, работать на себя, как, например, Амра в Египте, который больше походил на его союзника, чем на чиновника. Часто перечисляются его слуги и доверенные лица, они, по-видимому, в основном были новыми людьми. С ними, как со своими σύμβουλοι, советниками, он консультировался, как πρωτοσύμβουλος, первый советник[63]. Им дозволялись небольшие злоупотребления, и они этим пользовались. Тем не менее он не выпускал из рук бразды правления и умел укротить их так, чтобы не дать им почувствовать узды. Грубые и яростные сцены никогда не трогали его, он вел себя словно старый араб-сеид. Бог не одарил Муавию личным мужеством, хотя он неустанно отправлял своих сирийцев на войну с византийцами, но тем в большей степени он обладал другими качествами сеида: осмотрительной мягкостью, с помощью которой он обезоруживал и пристыжал противников, медлительностью в гневе и абсолютным самообладанием. Как пример этих качеств он фигурирует в бесчисленных историях, наряду с тамимитом Ахнафом, его современником, которого он очень уважал. По своему характеру Муавия был дипломатом и политиком и позволял событиям созревать самим, лишь время от времени подталкивая их, возможно прибегая к небольшому количеству яда. Он не отрицал своего мещанского происхождения. Он не любил использовать принуждение и не столько завоевал Ирак, сколько купил его покорность. Если Муавия мог достичь своей цели с помощью денег, он щедро тратил их, но никогда не разбазаривал напрасно, и ему казалось забавным разочаровывать тех, кто рассчитывал на его неразборчивую щедрость или думал, что может его обмануть. Один из старейших передатчиков преданий аш-Шааби слышал, как о нем рассказывали, что он был самым любезным спутником, но его тайные мысли никогда нельзя было отличить от тех, что он высказывал открыто. Слушая кого-нибудь, он откидывался назад, скрестив ноги и полузакрыв один глаз. Несмотря на свою полноту, появляясь перед арабами по торжественным случаям, он внушал им почтение в своем черном тюрбане, с глазами обведенными сурьмой. Согласно аль-Вакиди, он умер в четверг в середине раджаба 60 года, что соответствует четвергу 18 апреля 680 года. По словам Ильи из Нисибина, в пятницу 15 раджаба его преемник вступил на пост, а по словам Абу Михнафа – 1 раджаба. Абу Машар указывает продолжительность его правления как 19 лет и три месяца, аль-Вакиди добавляет еще 27 дней. Его похоронили рядом с воротами Дамаска, и на его могилу, над которой построили мавзолей, люди приходили еще много веков. Доступ к ней был открыт по понедельникам и четвергам