Согласно Абу Машару и аль-Вакиди, в период правления Муавии другими наместниками в Ираке были: в Куфе – Абдуллах ибн Халид ибн Асид с 53 года от хиджры; ад-Даххак ибн Кайс аль-Фихри с 55 года; Абдуррахман ибн Умм аль-Хакам ас-Сакафи с 58 года; Нуман ибн Башир аль-Ансари с 59 года; в Басре: Самура ибн Джундаб аль-Фазари с 53 года; Абдуллах ибн Амр ибн Гайлан с 54 года; Убайдуллах ибн Зияд с 55 года. Убайдуллах принял более строгие меры против хариджитов в Басре, чем его отец, и даже навлек на себя недовольство более умеренных. Именно к его правлению относятся истории о мученичестве хариджитов.

О сирийцах, которыми Муавия правил сам, мы слышим сравнительно мало. Общие интересы с правительством объединяли их с халифом, поскольку Сирия была господствующей страной, что с очевидностью следовало из наличия у нее главного казначейства и из суммы пенсионных выплат[60]. Но она отличалась от Ирака и внутренне. У Куфы и Басры не было других традиций, кроме пустыни и ислама. Арабские войска, как попало составленные из разных племен, были заброшены туда благодаря войне и обосновались там в виде военных поселений. Внезапно они перенеслись из первобытных условий в культуру и центр великого царства, и неудивительно, что они не сразу превратились из кочевников-бедуинов в рациональных граждан государства. Также в Сирию, как следствие исламского завоевания, переселились многие арабы, особенно кайситы на севере провинции. Но в центре кальбиты и другие племена из конфедерации кудаа имели большинство, наряду с некоторыми племенами, которые считались относящимися к племени азд ас-сарат, которые жили там на протяжении веков, а не пришли туда только благодаря исламу[61]. Влияние греко-арамейской культуры, христианской церкви и Византийского государства, при котором все это развилось, не могло не наложить на них своего отпечатка. Регулируемая государственная администрация и военно-политическая дисциплина не были для них новыми идеями; у них существовала старинная династия вождей, которым они издавна повиновались, и они передали свою покорность Муавии как законному преемнику прежней династии; право султана не требовало того, чтобы его сначала навязывали силой. Они признавали законность существующего правления человека и не испытывали его мерой Корана и теократии. Они следовали за своим эмиром, куда он их вел, потому что в глубине души их так же мало волновал ислам, как и его. В военном деле они показали себя намного лучше всех арабов, тем более что они никогда не переставали практиковаться и систематически повышали квалификацию в постоянных войнах с римлянами. Муавия был достаточно благоразумен, чтобы держаться на их стороне, хотя по крови больше был связан с кайситами. Различия между племенными группами в то время еще не означали яростной оппозиции политических партий. Он жил в Дамаске, там, где селились кальбиты, недалеко от резиденции их бывших правителей. Среди них он выбрал в жены знатную женщину и намеревался сделать ее сына Язида наследником. По представлениям арабов, это был политический альянс, и так оно и было на самом деле. Все кальбиты чувствовали себя как бы зятьями халифа и дядьями его преемника[62]. Не было никаких сомнений в том, что завоеватели, силой поселившиеся в их стране, считают всех сирийских арабов и их сородичей ниже себя. Кроме того, они очень быстро приняли ислам и отчасти спонтанно, хотя это означало всего лишь переход под победоносные знамена арабизма. Можно предположить, что альянс, в который Муавия, как наместник, уже вступил с ними, также отражал его отношение к сирийским неарабам, которые оставались христианами. В Сирии оппозиция власти и подданных, судя по всему, была не такой яростной, как вначале в Ираке. Тамошние мусульмане не жили отдельно в поселениях, основанных специально для них, а обосновались вместе с коренными жителями в старых городах: Дамаске, Эмесе, Киннесрине и т. д. Порой они даже делили между собой место отправления религиозных обрядов, которое затем становилось наполовину церковью, наполовину мечетью. Христианские традиции Палестины и Сирии также глубоко уважались мусульманами; Сирия тоже была для них Священной землей, сам Муавия был провозглашен халифом в Иерусалиме; а после этого он молился на Голгофе и у гробницы святой Марии. Конечно, из этих фактов не следует делать слишком далекоидущих выводов. Муавия выказал свое высокомерие и чувство превосходства в вопросе о догматах веры, когда яковиты и марониты представили на его суд свой религиозный спор. С яковитов, которые проиграли в споре, он взял штраф в размере 20 тысяч динаров и посоветовал им жить в мире и покое. Но у него не было и глубокой связи с исламом, и, как политик, он проявлял терпимость к своим подданным-христианам и заслужил их благодарность и расположение. При его правлении они чувствовали себя по крайней мере не хуже, чем при власти византийцев, как можно видеть из того настроя, который дошел до нас в их преданиях. Феофан говорит о его отношении к христианам, которое он выказал тем, что восстановил для жителей Эдессы разрушенную землетрясением церковь. Один из его самых влиятельных советников – Сарджун ибн Мансур, которого он передал и своим преемникам, – был христианином, однако то, что он фактически сделал христианина наместником в Эмесе, – вымысел. Жаль, что вместо того, чтобы стать халифом, он не ограничился Сирией и не основал там национальное государство, которое оказалось бы прочнее, чем «вненациональное» всеобщее государство на Востоке, в котором погибли арабы. Возможно, у него была такая мысль, но он счел ее неосуществимой, потому что тогда ему пришлось бы отказаться от ислама и перейти в христианскую церковь, потому что в то время ислам еще не признавал никаких отдельных государств.