– На Смоленском.

– Православном?

– За немецким мостом на Голодае, лютеранском. Там народ не бывает. Только эти, черти разукрашенные.

– Готы, что ли?

– Вроде, так их мои сожители называют.

– А сколько вам лет, Петр Михайлович? – осторожно поинтересовался Санек, опасаясь вызвать в старике новую порцию воспоминаний с исчезновениями. Но тот ответил спокойно, даже по-философски равнодушно:

– Если исчислять от рождения, то я уже ветхозаветный старец, а по жизни – шестьдесят два года.

Про ветхозаветных Санек не слышал, а вот по меркам шестидесятилетнего современного мужика дед выгладел действительно скверно. «Может, бухает», – попробовал хоть как-то оправдать неважный вид «его превосходительства» Санек. Однако, распираемый желанием поведать деду и свою историю, он задал наводящий вопрос: «Сто лет то вы где были?»

Артюхин только плечами пожал, не знаю, мол, и немного погодя, добавил:

– Для меня и не было этих ста лет. Вроде моргнул, а века, как не бывало. Не знаю, чем наполнил пузырек профессор, но это спасло от смерти. Теперь я думаю, может, лучше бы тогда пуля в спину и сразу в рай или в ад. А там, где был я, ничего нет: ни ощущений, ни воспоминаний, ни света, ни тьмы… Время сжалось, пространство схлопнулось. Да-с. – Погрустневший Артюхин, шумно вздохнул и, наконец, улегся на скамейку, подобрав к животу ноги и сунув ладошки под голову. Саня не посмел его тревожить, отчего-то жалея старого летуна. Сам-то он прекрасно ориентировался в своих перемещениях. И мог предугадать, когда его накроет в очередной раз, а вот старик, похоже, совершенно измучен своим странным свойством теряться в этом мире и находиться через сотню лет. Санькина же участь легка. Вернись он теперь в деревню и шныряй там из века в век – особо и не заметишь. Что в двадцатом, что в двадцать первом – лес, река, коровы, навоз, огород… Вот разве, что электричество, да мобильный интернет… хотя он и в двадцать первом у них в Гороховом ни фига не ловит, да и газ провести забыли.

– Я, Александр, тогда в первый раз с плотью и, как говориться, со всем нательным имуществом переместился. А теперь по мелочи летаю, точно джин какой. И без одежды. А в голове мысли, вот возвращусь ли снова в свое или куда голым забросит… вот как вас теперь…

Санька рухнул на колени и подполз к Артюхину не в силах сдержаться, речь его, путанная и страстная, заставила деда подняться и взглянуть на сокамерника с недоверчивым изумлением.

– И вы? – только и смог вымолвить он, нервно подергивая бородку, по-прежнему изящными пальцами аристократа. – И вы… Позвольте, позвольте… – Артюхин пытался перебить сокамерника, чтобы тот не спешил вываливать на него потоки своих злоключений. Но Санек уже разогнался и не желал тормозить – рассказал все, что мог, и внутри стало легко. Опустошенный он, не вставая, откинулся к стене и закатил глаза в каком-то изуверском блаженстве. Теперь их трое. Одержимых одним и тем же. «Не зря охранка копала под профессора, ох, не зря…» – крутилось в голове. Пусть теперь «его превосходительство» складывает этот чертов пазл. Ему одному ни за что его не собрать, а уж самоварной бабе и подавно.

– Тут нужно все осмыслить. Выдвинуть версии и проверить.

– Я только за. Самому надоело шарахаться. Ясен пень, что химик этот нахимичил чего-то. Вы же грамотный. Лично его знали. Не зря газетчики ему шили криминал. Что там за видения у людей были от его газов? Не помните?

– Не помню…

– Мы с Лушей каких-то тварей видели, вроде птица, а задница с хвостом, как у льва. И прозрачная такая тварина! Накрыла меня первый раз тогда. Может газы эти и были… Луша там прибиралась у профессора в подвале, где он химичил. Тоже могла глотнуть каких испарений. У меня в школе ни одной четверки не было… Откуда мне химию знать. Химичке сено валял в сарай… Эта… она мне трояк поставила… за труды. За сено. – Уши Санька вспыхнули, но камерные сумерки не выдали позорной связи. Да и было это всего-то раз. О чем и вспоминать стыдно.