Ваше превосходительство, уловил искру паники в глазах собеседника и, растянув губы в широкой улыбке, щелкнул пальцами по блестевшему зубу.

«Натуральный рубин. Один и остался», – уже печально вздохнул он и продолжил:

– Поначалу я думал, что так конкуренты сводят счеты с профессором. У всякого человека достигшего определенных высот в своем деле найдется с дюжину злопыхателей. Но оказалось полицейское ведомство давно присматривается к господину Пёлю и его подозрительным опытам в башне. Полицейский департамент это знаете ли, не дровами на Сенном торговать. Там люди серьезные. Шуток не шутят.

Не скрою, к господину Пёлю я питал теплые чувства. И так случилось, что в ближайшие выходные мы отправились с семейством подышать морским воздухом в Петергоф. И удивительным образом встретили в парке Александра Васильевича. Там и состоялся наш тет-а-тет. Нарушая все инструкции, я сообщил профессору об интересе сыскной полиции к его занятиям в башне. Что корреспонденцию просматривают на предмет политической и социальной опасности его действий, как они подозревают, направленных против существующего порядка вещей в государстве и обществе. Доктор меня выслушал, поблагодарил и мы расстались. Оказалось навсегда. Через год, в девятьсот восьмом, в конце августа пришла печальная весть – господин Пёль, будучи в Берлине на каком-то научном симпозиуме скоропостижно скончался. Похоронили его на Волковском лютеранском кладбище. Да-с. Рихард и Альфред продолжили дело отца. И фабрика работала и лаборатория…

– Отчего он умер? – перебил Санек, нескончаемо длинный рассказ, ему натерпелось приблизить финал. Он всерьез опасался, что дед начнет повесть о Рихарде и Альфреде, позабыв за подробностями о цели – как «ваше превосходительство» из камеры свинтил.

– Слышал, что случился сердечный припадок, – продолжил рассказчик. – А ведь человек был здорового сложения. Можно сказать атлет. Так вот… – Артюхин неожиданно поднялся, в три прыжка оказался у решетки, сунул между прутьев нос и осмотрелся. Пустой коридорчик его успокоил и он вернулся в свой угол, чтобы продолжить:

– Через месяц после всех этих печальных событий, получаю я бандероль от господина Супейкина. Никогда о таком не слышал. В кабинете раскрыл. А внутри сафьяновой коробочки пузырек, прикрыт визиткой. Кстати вот он. – Дед извлек из кармана бордовую стекляшку, очертаниями напоминавшую кабаний клык и тут же спрятал, не дав разглядеть подробности. – Так вот. На визитке от руки: «Вдохнуть при смертельной опасности. С благодарностью за все, Ваш А.В.П.». Я сразу понял, что это от него.

– От кого?

– Как от кого? От Александра Васильевича Пёля.

– Вдохнули?

– Не сразу. Тогда надобности не было. Да к тому же пузырек пустым оказался, правда, сургучом запечатан. Повертел я его, понюхал. Да вместе с коробочкой в сейф потайной сунул. И забыл. А накануне войны летом четырнадцатого меня отчислили от должности. В пятнадцатом уволили в отставку и исключили из свиты. Дело завели за растрату казенных денег на сто пятьдесят тысяч. Вплоть до семнадцатого года вашего покорного слугу в шаромыжниках числили. На фронт не брали. Тянулась эта канитель до революции. А после большевики такой пожар раздули, что все в нем сгорело. И дело мое и держава великая. Эх! – Артюхин махнул рукой, отгоняя тяжкие воспоминания, как назойливого комара. И взгляд его сделался каким-то острым, колючим, так, что Санек поежился в своем тулупе вроде снова попал голым под дождь.

– Семейство я сразу по отставке отправил на юг в наше поместье. Позже они за границу уехали. Успели до дел скорбных… Ну, да это не важно. Так вот, когда в столице уже неспокойно было, я решил, что нужно к своим на юг пробираться. В месте потайном еще кое-что оставалось из денег и драгоценностей. Там и флакончик от профессора обнаружился. Я про него забыл совсем за десять лет-то. Визитку перечитал, да и сунул в карман пузырек – не натянет, крошечный. К февралю до Армавира добрался. А там уже вовсю красные комиссары орудуют. Военно-революционный комитет. Арестовали меня. Запихали в товарный вагон к остальными офицерами, большинство из Персии возвращались, и повезли неизвестно куда. Около шести утра встали, не доезжая станции. Снаружи шум. Дверь открыли, а там солдатня беснуется. Обступили вагон. Казни требует. Помню, мороз был, не мороз – стужа. Восход такой страшный. Поле белое до горизонта сверкает, и солнце над ним плывет, как желтый зрачок в крови. Ух, и жутко мне стало. Каким-то звериным чутьем понял – смерть моя пришла. Стали по одному выдергивать из вагона, раздевать до исподнего и гнать в поле, а там через пятьдесят шагов – пуля в спину. Да не одна. Тут меня вроде молнией пронзило. Вспомнил про благодарность профессорскую. Вот же она, смертельная опасность. Еще и не сразу отыскал – в кителе дыра, за подкладку завалился подарочек. Еле выудил. А сам все глубже в вагон забиваюсь, успеть хочу. Сургуч царапаю, да, поди, попробуй быстро-то. Чувствую, ноготь сорвал, но продолжаю, зубами рву. Вроде справился. Пальцем пробку нащупал, в кулаке зажал. Выволокли меня. Гляжу, солдатня вкруг стоит, хохочет, семечки лузгает, женщины какие-то, казаки в бешметах, кубанках… Комиссарша злая, как эта… – Дед кивнул в сторону решетки, – приказывает бекешу скинуть и в поле бежать. Помню, оттолкнул гадину, рванул в поле, пальцем на ходу пробку выбил, пузырек к носу и вдыхаю… вдыхаю… вдыхаю…