А когда вдруг начнет тошнить – будет поздно. Ты не вспомнишь, какую дрянь ты съел утром. Какую из.

У Алены был тот случай, когда поздно. Когда взгляды Камиллы и Ленки не сбросить со своей спины; когда любопытство не заглушить при походе к стоматологу; когда мысли крутятся в водовороте, набирают скорость, попадая в одну точку невозврата – в Травкина. Мысли выстреливали только в него и промахивались, попадая в Ларину. Плохо-то ей. Сопливые стихи пишет она. Даже не знает, о чем.

О тебе, но о чем?

Она никогда не знала значение того, что писала.

И ее сейчас это не интересует.

Ее интересуют ноты и текст, которые ей надо выучить. Это буквально все, что ей нужно сейчас.

Зайдя в зал после уроков, она поняла, что это не единственная проблема. Нормально петь научат, и тексты тоже можно выучить, но Камилла.

Репетиция еще не началась: все только собирались и сидели на прекрасных бархатных стульях, в том числе и Камилла Крылова. Вместе с Ленкой пялились в телефон, тихо шептались и улыбались. Парни начищали инструменты. Кто-то стукал по клавишам пианино, издавая ужасные звуки. Другие девочки сидели у открытого деревянного окна и делали, скорее всего, хорошие селфи при таком натуральном освещении. А Алена – как обычно. Ее судьба – стоять неподвижно в дверях и осознавать вещи.

Осознавать, что Камилла и Ленка понятия не имеют, что она поет с ними в группе. Что Травкин позволил. Что ему хоть и лень позволять, но Алена захотела. И он пошел навстречу. И теперь они молчали и смотрели на нее, как на постороннюю телку, которая ошиблась кабинетом.

Но в руках ноты In Flanders Fields, которую готовил третий год. Она не ошиблась.

Ошиблись они.

– Что ты тут делаешь? – Камилла будто бы случайно подошла к ней, медленными кошачьими шажочками. Ленка осталась сидеть на стуле и держать телефон как-то по-пьяному, как со сломанной кистью. Внимание разделилось на две части и новая часть – вошедшая в зал Алена.

Тень, появившаяся на лице Алены – это Камилла, чья спина теперь загорала на солнце. Алена переводит взгляд, как стрелку.

– Ну, это же репетиция.

– Но ты не в хоре, – по-доброму, фальшиво она усмехается и рассматривает ее.

– Я же говорила, он меня взял.

Двусмысленно, ха-ха, Ален, не время думать о другом смысле фразы «он меня взял».

«Блять, вот же маленькое противное насекомое» читается в застывшем взгляде Камиллы.

Алене не нравилось находить врагов. Узнавать их в тех, к кому сто раз привыкла. Не делать их себе, не лепить из пластилина, а находить в коридорах гимназии. Алена не привыкла быть вещью, на которую Камилла плюет смеющимися глазами.

Алена думает, что не заслуживает плевков. Ни тогда, ни сейчас.

– Даже если бы взял, – Камилла занижает голос и, говорит, как можно расслабленее, – ты не должна быть в старшем хоре.

– Я попросила, и он разрешил, – легкость и искренность ее речи как масло в огонь.

Все.

Камилла опять застывает и пытается дышать сквозь сомкнутые губы. Дышит спокойно. Признавать кого-то то врагом ей не выгодно, потому что у нее нет пока аргументов. Перед другими ей нечем оправдываться, когда другие узнают, что Камилла «не ладит» с Аленой. А слухи разбегутся, как напуганные муравьи. Если уж ненавидеть, то за дело.

А пока что их неприязнь на уровне интуиции. Неприязнь Камиллы, конечно. Алена-то уже знала о ней некоторые вещи, за которые можно послать нахер.

Но как Травкин мог разрешить? Он был снисходителен только с ней, с Камиллой! С Ленкой, с Аней из параллельного, с Лизой из второго, и еще другими ее лучшими подружками… С ними, с любимками! Любимкам он все позволял, прощал и не уничтожал морально. А теперь Камилле оставалось всматриваться в лицо Лариной и пытаться найти загадку. Не разгадку, блять, а хоть что-нибудь интересное, за что она могла бы ухватиться и свалить все на это что-то, на это «да ничего особенного, Травкин просчитался».