В них тоже нет презрения, нет и слёз. Нет абсолютно ничего. Я смотрю будто бы в окна сгоревшего дома, где трагически погибли его обитатели, и чувствую всю въевшуюся в обугленные стены боль.

– Как вот уйти? – измученно шепчет он. – Как их бросить в этом страдании, скажи? Не могу. Я не могу их бросить, понимаешь?

– Послушайте…

– И никто не поможет!

Он опускает голову так низко, что чуть не касается лбом колена, и начинает трястись в тихом плаче.

– Помоги… Прошу, помоги им! Ведь ты можешь это сделать, раз он не хочет! – молил он непонятно кого. – Я виноват, да, это всё я, но Катя!.. Помоги же… Помоги… Лера! По… помо…

Голос его надрывается, то крепнет, то угасает, и вот, пропадает совсем. Мужчина продолжает трястись и качаться всем телом, грозясь с минуты на минуты свалиться на пол.

Внезапно мне в спину приходится такой удар, что я едва не падаю на пол. Это решительным шагом в спальню врывается майор, бегло глядит на меня, как на пустое место, и устремляет грозный взгляд на мужчину.

– Нет, – умоляюще протягивает несчастный. – Прекрати это, не надо!

– Довольно с тебя. Теперь они под моей опекой.

– Но ты… ты не понимаешь! Так же нельзя… Лера!..

– Это больше не твоя забота. Тебя уже нет, а вот я ещё здесь.

Тут из ниоткуда возникает женщина в чёрном платье. Своей тонкой длиннопалой рукой она начинает гладить мужчину по плечу и горестной голове, как заботливая мать своё дитя – столько любви и нежности в её тёплых глазах. Мужчина замирает и больше не подаёт признаков жизни, а она поднимает на меня ничего не выражающие глаза и чего-то ждёт.

Я больше не могу здесь находиться.

С измученным стоном срываюсь с места с неведомой раньше скоростью и через секунду лечу в чёрную пропасть, окружённый осколками разбитого стекла.

Не мог бы и подумать, что дух мёртвого может спать и видеть сны, а хорошо это или плохо, жизнь ещё покажет.

Проснулся я в кресле, на котором уселся глубокой солнечной ночью, когда все уже спали. Одетая и накрашенная, Лера лежала на заправленной кровати и, глядя в потолок, слушала музыку. Под депрессивный синтезаторный аккомпанемент высокий загробный голос ведал нам о зыбкой грани между адом и раем и о том, что антихрист уже среди нас.

– Под твою музыку сдохнуть хочется, – громко сказал я.

Лера даже не вздрогнула и не повернула ко мне головы.

– Ага… Кайф, да?

– Ты как, уже не заключённая?

Она закрыла глаза, с наслаждением дождалась окончания песни и апатично протянула:

– Нет… Пока ты дрых, я успела съездить в училище и сдать экзамен… Можешь меня поздравлять. Я стала ещё ближе к бессмысленной и штампованной взрослой жизни… Ты рад за меня?

– А сколько время?! Мы успеваем в церковь? – переполошился я, а Лера всё таращилась в потолок.

Её депрессивное состояние всё больше приближалось к критической стадии. Вчера она была не в настроении что-либо обсуждать. Безучастно выслушала рассказ о проваленном ритуале, оправдала поведение Хеллсинга чередой неудач в личной жизни и развитии в магической сфере на фоне вредных привычек и завалилась спать.

– Успеваем мы в твою церковь. – Лера встала с кровати и подошла к шкафу. – Только выйди, мне надо переодеться.

Я без нареканий выполнил её просьбу и с опаской осмотрел дверь в родительскую спальню, вспоминая в подробностях свой сон, и наконец осмелился войти.

Малиновые стены плескались в солнечных лучах. Широкая кровать, шелковистый бордовый плед, нескольких пухлых подушек и мягкое красное сердечко с надписью «I Love You».

Мне не было стыдно за эти слёзы. Да, мужчине негоже плакать, максимум допускается «скупая мужская слеза» в самые горестные периоды жизни, но кто запретит страдать душе?