Он не говорит ни слова о том: а вы во что верили? Он даже не говорит: верили ли в Бога? Он спрашивает только о том, как человечность в этом человеке проявлялась…

…А человек, в котором нет ни сердца, ни сострадания, ни любви, ни понимания, а только самоправедность, такому человеку и до Бога не дойти!»

Осенью 1989 года Митрополит Антоний приехал в Москву. Я разыскала его телефон и впервые решилась попросить о съемке. Он согласился сразу, говорил быстро, четко по-военному, словно экономил мое время:

– В четверг, в восемь вечера, в гостинице «Украина» вас устроит?

– Да, – отвечала я.

Четверг послезавтра. Надо было отпроситься с работы и найти в Москве камеру и оператора. Мои друзья по Высшим режиссерским курсам, жившие в Москве, помогли мне.

В четверг в восемь вечера в холле «Украины» меня ждал человек с камерой – молчаливый, замкнутый, мне показалось – высокомерный. Он работал на Центральном Телевидении – корреспондентом в зарубежных странах.

Мы поднялись наверх и увидели такую картину: в холле, перед номером Владыки сидели и стояли священники разных возрастов и, если так можно выразиться, званий. Очередь! Сердце у меня упало. Ровно в восемь в холл вышел Митрополит Антоний. С улыбкой оглядев всех нас, попросил священников подождать, а меня и оператора пригласил войти.

Он отвечал на мои вопросы два часа. Оператор снимал. Где-то в середине беседы, когда один вопрос кончился, а другой я еще не задала, вдруг заговорил мой оператор. Охрипшим от волнения голосом, он спросил:

– А можно ли поверить в Бога, получив атеистическое воспитание, и только вот где-то к пятидесяти годам начинаешь задумываться… Как вы считаете, можно креститься в пятьдесят лет?

Владыка ответил:

– Я думаю, что в противовес воспитанию какое-то переживание должно прийти. Знаете, можно ведь, например, после того, как целую жизнь никого не любил и никогда не думал о том, чтобы кого-нибудь полюбить, встретить человека и вдруг оказаться помолодевшим и узнать, что значит быть влюбленным и иметь в себе радость, ликование зрелой любви. Можно полюбить и в восемьдесят лет, – смеялся Владыка.

Владыка Антоний, 1970 г.

Владыка Антоний и о. Сергий Гаккель во время радиопередачи на ВВС.

Через два часа Владыка Антоний попросил закончить съемку. В холле его ждали люди. У каждого были свои вопросы к нему.

Мы с оператором покидали гостиницу в приподнятом настроении – я с чувством ликования: первая съемка! Два часа материала! А какие темы были подняты! Сдержанность оператора тоже куда-то делась, он говорил с восторгом:

– Какой человек! Я снял рембрандтовские планы – серебро волос на белой стене!

– Вы успели снять перебивки?

– Ну, конечно! Вы видели, какая икона стояла перед ним на столе? Я снял ее крупно! Потрясающая икона!

Прощаясь, мы договорились, что завтра он перегонит материал и отдаст мне кассету. Утром он позвонил и мертвым голосом сказал, что весь материал – брак, брак по звуку, ничего исправить нельзя. Поверх голоса Владыки наложился какой-то зуд и гул.

– Я не знаю, что это такое, откуда взялось, – в отчаянии кричал он мне.

Какими словами описать мое отчаяние? Их нет, таких слов.

…Как-то врач «Скорой помощи» изучая мою кардиограмму, спросил:

– Где вы так надорвали свое сердце?

– На работе… – ответила я.

– Вы что, летчиком-испытателем работаете?

Я не ответила…

В апреле 2004 года, уже после смерти Митрополита Антония, я рассказала об этой съемке редактору религиозной службы ВВС отцу Сергию Гаккелю. Как он смеялся надо мной, как веселился!

– Вы что, не знали, что в те годы весь второй этаж «Украины» был набит «заглушками» и «подслушками»? Ведь туда селили приехавших из-за границы… Я не знала…