Ткань платья была великолепна; ее перламутровые переливы порадовали бы самый придирчивый взгляд. Корсаж с короткими оборками по талии был расшит розами, а негнущийся пластрон имел тот же переливчатый цвет и был украшен атласным бантом. Стоячий кружевной воротник начинался от линии декольте, а сзади закрывал затылок, подчеркивая белизну грациозной шеи, выделявшейся на этом драгоценном фоне.

Анжелика в этом изумительном наряде казалась нереально красивой. Ее слегка припудренная золотистая кожа как будто излучала свет. Можно было подумать, что Анжелика светится изнутри. Она особенно тщательно подкрасила глаза, четко очертила брови. Немного розовых румян – смеси сока алканы и бледной охры – едва заметно подчеркивали линию скул. Она занималась макияжем более часа – с самого рассвета – и, несмотря на стоявший в каюте холод, согрелась. В последние годы, ведя жизнь, полную приключений, она немного подрастеряла прежнюю сноровку, которую приобрела в Версале, когда ей каждый раз приходилось использовать косметику перед появлением при дворе короля.

Однако, судя по тому, как смотрел на нее сейчас Жоффрей де Пейрак, ее старания, похоже, увенчались успехом. В темных глазах графа светилось восхищение, а на губах играла нежная полуулыбка.

Сейчас он открывал новую для него Анжелику, такой она была в Версале, когда ее домогался сам король. Но Жоффрея де Пейрака это ничуть не огорчало, потому что с тех пор, как он вновь обрел Анжелику, он научился понимать и любить все стороны ее натуры. Она частенько его удивляла, иногда тревожила, но более всего вызывала восхищение изменчивостью своего темперамента, что, однако, не мешало ей оставаться существом абсолютно цельным.

Он протянул руку и ласково коснулся пальцами ямочки между ее ключицами.

– К этому восхитительному декольте прекрасно подошли бы бриллианты, – сказал он, но затем поправил себя: – Нет! Жемчуг. Он более нежный.

И, повернувшись к ларцу, который протянул ему чернокожий слуга Куасси-Ба, он выбрал ожерелье из трех ниток жемчуга.

Эта сцена – он и она, отражающиеся в большом зеркале, – напомнила им похожую сцену, когда они оба так же стояли перед зеркалом в своем дворце в Тулузе много лет назад.

Сейчас они знали, что им обоим пришло на ум одно и то же – Тулуза.

– Тогда вы меня не любили, – сказал Пейрак. – Как давно это было! Вы заставили меня пережить муки ада. Но, черт возьми, я все равно ждал бы вашей любви хоть до скончания времен. Я хотел, чтобы вы пришли ко мне сами, по доброй воле, а не потому, что у меня на вас есть права. И сейчас я хочу того же.

Они смотрели на город, и у них обоих было предчувствие, что их нынешнее возвращение во французские владения, быть может, даст им возможность восстановить то, что когда-то было так безжалостно разрушено. Наконец-то им не придется более скитаться по морям и лесным чащам. Они снова окажутся среди равных себе дворян, играющих в свои игры и исполняющих заданные роли в обществе, которое представляло собою кальку с общества Старого Света.

Держа ее за плечи, он тихо спросил:

– Вы боитесь?

– Немного.

И, почувствовав, что она дрожит, Жоффрей произнес:

– Вы замерзли. Я велю принести вам меховую накидку.

Молодая камеристка Дельфина позвала Генриетту и Иоланду и даже призвала на помощь портного и Куасси-Ба, ибо доставить накидку оказалось не так-то просто. Она была сшита из белого меха, подбита тонкой шерстью и белым атласом, с широким капюшоном, изнанка которого была расшита золотой и серебряной нитью. Неся ее, надо было смотреть в оба, чтобы мех не касался досок палубы, поскольку на корабле трудно добиться идеальной чистоты. Выйдя гуськом из гостиной, камеристки, портной и Куасси-Ба направились в соседнюю каюту, где она лежала со вчерашнего вечера, разостланная на сундуках.