Гость все говорил, говорил, а Овечкин уже не слушал, вспоминая свои ощущения, когда Муза была рядом. Он будто растворился в них, смаковал их на вкус, мысленно прикасался к своей фее. Тем не менее осознать слова Мужа о болезни Музы не получалось, как и воссоздать в памяти ее лицо. Будто сквозь сон до Всеволода долетало:

– Вам-то положено по одной музе, а на них самих лежит забота за десяток, иногда и больше, творческих личностей, типа тебя. Теперь мне предстоит всех жениных клиентов обслужить. Так что давай, говори, что у тебя починить – я мигом исправлю, руки у меня из чистого золота. Не веришь? Пощупай, можешь даже на зуб попробовать.

С этими словами Муж поднес ко рту Севы свой указательный палец. Но, увидев, что писатель отрицательно завертел головой, сунул руку в карман дубленки и замолчал, вопросительно взирая на Овечкина.

– Может, ты разденешься? Жарко у меня что-то, – после пятиминутной паузы предложил хозяин квартиры.

– Да-да-да, – весело засуетился Муж, скидывая верхнюю одежду. – Слишком жарко. Сейчас отрегулирую температуру отопления, и будет полный порядок. Но сначала мы проветрим помещение. – Он по-хозяйски распахнул форточку.

Без дубленки гость показался еще пухлее: невероятных размеров пузо обтягивала выцветшая клетчатая рубаха навыпуск. Затрапезные «треники» только усиливали эффект необъятности форм. Завершала комплектность толстоты абсолютно лысая голова с небольшими выпуклостями над ушами.

«Рога растут, – подумалось Овечкину. – Вероятность того, что я сплю, равна ста процентам».

– Опять не угадал, – рассмеялся мужичок, расположившись на полу у батареи.

Он открыл свой чемоданчик, и взор Всеволода Геннадьевича уткнулся в стандартный набор слесарных инструментов – чистеньких, блестящих, аккуратно разложенных в строгом порядке по величине.

– Это не рога, Сева, а банальные шишки, которые я всякий раз набиваю, когда натыкаюсь на подобных тебе недоверчивых творцов. Наши музы – верные, порядочные и самые преданные на свете жёны. И клиентам они не изменяют, как порой некоторые думают. Просто сейчас у нас в управлении дефицит с кадрами. Вас, творящих, стало слишком много, а музами не становятся, музами – рождаются. И, заметь, рождаются музы только от муз. Но какие могут быть декретные отпуска у наших жен, когда каждый второй стал писать книги, каждый третий – музыку, каждый четвертый – картины? Сам посуди – если муза уйдет в отпуск по уходу за ребенком, каково будет вам? А нам – мужьям? Представляешь? Ты у меня сегодня уже шестой клиент. Еще к пяти нужно успеть до захода солнца. И всем объясни, растолкуй подробно, что да как. И все в депрессии, и все на диванах, и ни один не хочет даже строчки написать или мазка по холсту сделать. Хорошо, что ты, Сева, не пьющий. До обеда с одним подопечным моей жены пришлось два часа делать вид, что водку люблю. А утром одну малолетнюю дуреху еле откачал – вены себе перерезала. Ей, видите ли, показалось, что исчерпала свой творческий потенциал. И сразу за бритву хвататься?! Что за нравы у современной молодежи. Лет двести назад было значительно легче. Каждая муза работала только на одного клиента, и отпуска́ девочкам полагались, когда клиенты сознательно делали творческие перерывы. А что сейчас? Стахановки! Иначе не скажешь.

Овечкин при этих словах смутился и покраснел. Он вспомнил, что подписал с издательством договор, по которому должен был два раза в месяц предоставлять новый роман. А сюжеты где брать, скажите, пожалуйста? Да и сидеть по двенадцать-четырнадцать часов в день за компьютером – не каждый человеческий организм выдержит. Но если план не выполнить, издательство может запросто договор расторгнуть. А жить-то на что, если, кроме как умения сочинять, другого не дано? Учиться новому ремеслу поздно. Вот и тянешь лямку писателя, высасываешь из пальца истории, от которых самого мутит. Мысли в голове прокручивались, словно в мясорубке, мыслефарш просился наружу. Это было ново и тягостно – Овечкин неожиданно расплакался.