Вот и сейчас Сандро изрядно пьян. Его язык и ноги заплетаются в унисон, но на громкости голоса это никак не сказывается. От его воплей с соседних крыш срываются стаи голубей, кружат в жарком летнем воздухе и усаживаются на главный купол собора Владыки Солнца, сияющий вдалеке. На его блестящей полусфере, увенчанной золоченым трискелионом, они кажутся черными точками.

Мы сидим на скате крыши возле печной трубы, подставив ветерку лица, разгоряченные распитием мальвазии в ближайшей таверне. Плавно вечереет, шумы на улицах Терции начинают стихать.

– Ты не понимаешь, – сдержано отвечаю я.

Мне не хочется спорить, не хочется говорить на эту тему. Даже с Сандро, который принимает мои интересы к сердцу ближе, чем собственные.

– Да, не понимаю! – вопит он, ударяя ладонью по кровле, отчего между ним и мною подпрыгивает черепица. – Я, канешшна, люблю маэстро и всё такоэ… Ну, ты знаешь, что он для меня в свое время… Но как так можно, как можно так обходиться с тобой? Он великий, а ты как будто ващще никто! Ты давно уже лучший, Давиде! Это твоя подпись должна дорого стоить, а не его. Твое имя должно быть у всех на устах, а ты должен им гордиться. Ну, давай, скажи вслух! – он толкает меня плечом в плечо. – Громко крикни, ну! Давиде Френи – великий художник!

– И не только, – внушительно замечаю я и поднимаюсь на ноги, подходя ближе к краю крыши.

Вино и ветер кружат голову. Открывающийся сверху вид города рождает будоражащее ощущение, будто вся Терция, ее узкие мощеные улочки, каналы, мосты, облицованные серовато-розовым мрамором палаццо, вся она стелется мне под ноги. На меня накатывает неумолимое осознание собственной значимости.

– Давай! – Сандро потрясает сжатыми кулаками в ободряющем жесте.

Набираю воздуха полную грудь, раскидываю руки. Еще секунда, и я взлечу, вознесусь над этим городом, как самозваный ангел. Для мании величия величия не требуется, достаточно только мании.

– Я – Давиде Френи! – ору я, запрокинув голову к лазурному своду небес.

Каменное эхо соседних глухих переулков превращает мой голос в боевой клич, рвущийся в небо. Звучит воодушевляюще, и я вхожу во вкус.

– Я – Давиде Френи! Я непревзойденный гений! И никому не сравниться со мной!

Сандро сопровождает мои крики прыжками и улюлюканьем, вносящими дополнительные ноты в песнь моего торжества. После чего следует торжественное отправление малой нужды с крыши дома в его же исполнении.

– И ссать на всех! – сообщает он, вызывающе сплевывая вниз.

Он покачивается на нетвердых ногах, приходится подхватить его под мышки и оттащить назад, чтоб не свалился с крыши. Сандро брыкается, пытаясь освободиться, и я вынужден его как-то отвлечь, чтобы мы оба не скатились вниз. Я трясу его за плечи, уговариваю утихнуть.

– Убери, а то еще потеряешь, – когда мне наконец удается утихомирить воодушевленного друга, я показываю на все еще свисающее из штанов мужское достоинство.

– Да, – Сандро заправляет член в штаны и приводит в порядок одежду. – Хорошая штука, было бы жаль расстаться.

Как и следовало ожидать, когда мы спускаемся вниз, его опустошительно тошнит в сточную канаву. Тем не менее, выплеск эмоций и телесных жидкостей приводит моего друга в чувство, и мы, возвернувшись в таверну, добавляем еще по бутылке за счет маэстро Донни. Назад, в дом Бенвенуто на пьяцца Флора мы возвращаемся на полусогнутых, в обнимку, нескладно горланя:

– Помни, кто во цвете лет, —

Юн не будешь бесконечно.

Нравится – живи беспечно:

В день грядущий веры нет!

(Перевод Е. Солоновича)

Дубовые ворота внутреннего дворика, в которые мы колотим руками и ногами, нам открывает Веккьо. Это родовое имя, у домовиков, насколько мне известно, либо нет личных имен, либо они их нам просто не сообщают. Но имя ему очень подходит, ибо молодым я его никогда и не видал.