Я – свой самый большой предатель: непримиримо борюсь с собой, ломаю, отсекаю все лишнее, переделываю в кого-то, кем, по сути, не являюсь. Я зашвыриваю уязвимую, слабую травмированную детскую часть за плинтус, откуда она смотрит на меня глазами полными слез. Плачет, страдает, не понимает, за что с ней так? Почему относятся, как к прокаженной, почему отрицают, прячут от внешнего мира? Она же не хочет никому зла, просто пытается рассказать о чувствах, границах, желаниях. Она не понимает, почему «хочу, как у других» всегда важнее собственных идей. Впадает в уныние из-за того, что никому не интересно слушать про глубину ее травм, тяжесть проблем и причины невозможности быть другой. Она хотела бы измениться, даже пробовала, но не получилось.

За безуспешные попытки внутренний цензор ругал, обвинял, что она какая-то ненормальная, что старается недостаточно. Он дико устал от нее, ее объяснений и жалоб, отказывается понимать, как можно столько лет ходить по кругу, придумывать отговорки про ограничения. Вздор. Не бывает слова «не могу», бывает «надо».

Но ведь эта часть – это тоже я!

Сколько не отрицай, не игнорируй, не ретушируй толстым слоем социальных доказательств, эта часть все равно остается со мной. Самая живая, самая настоящая, очень уязвимая. Она напоминает мне о том, что я не безгранична и чего-то не могу.

Здесь могу, а здесь нет.

Здесь мне достаточно, а здесь много.

Здесь я радуюсь, а здесь грущу.

Здесь могу сделать усилие над собой, а здесь поберегу себя.

Здесь я могу делиться, а здесь – сама нуждаюсь в помощи.

Прошу ее, а не требую. Говорю об этом, а не играю роль Бога на земле.

Не могу работать с клиентами более четырех часов, потому что устаю от интенсивности переживаний. Не могу долго находиться среди людей – боюсь, что потеряю чувствительность и попаду в зависимость. По той же причине не выношу жесткой дисциплины и контроля. Не могу быстро сближаться с людьми, запросто отвечать на неудобные вопросы, долго сосредотачиваться на чем-то одном. Часто не довожу дела до конца, ленюсь. Неряшлива, эгоистична, высокомерна. Не люблю критику, тяжелый труд, людей, которые возлагают на меня большие надежды. На телесном уровне отторгаю, сразу же закрываюсь. Вероятно, это плохо для предпринимательства, но что поделать. Не люблю и все.

Мой внутренний цензор хотел бы выписать на листочек все ограничения. Напротив каждого написать противоположные умения, разработать план исполнения, приложить усилия, перекроить меня по популярным социальным лекалам на умелую, сбалансированную, со всем справляющуюся суперженщину.

Но…

Все эти годы я пыталась подыграть ему – результат в изменениях минимальный. Чего не скажешь об усталости, отчаянии и стыде – их показатели достигли максимальных высот. Бесконечный процесс исправления, изменений, побед над собой вовлекали в топкое болото внутренней борьбы. Победы, социальное признание, внешние и внутренние ресурсы помогали ненадолго выныривать из болота. Ошибки, ограничения, обесценивание, упадок сил снова топили в нем. И это не то, что со мной делал злой «нарциссический мир», а то, что я делала сама. Металась между полюсами «я молодец» – «я ничтожество». Зависала в неопределенности, в пространстве между полярностями и в какой-то момент уже совершенно не понимала, устала или нет, что чувствую, чего хочу. То ли миру в любви признаться, то ли всех послать? Мне к умным или к красивым, на пьедестал или на эшафот? Риск утраты чувствительности достиг критических значений, а вместе с ним вкус жизни.

Радость не ищется снаружи. Окружающие пространство не в силах что-либо добавить или отнять, но может усилить имеющееся внутри. Если есть счастье внутри – его станет еще больше, есть боль – возрастет боль. Внутреннее равно внешнему.