О жизни она почти ничего не говорила. Лишь вздыхала о своей одинокой жизни, о младшем сыне, которому писала длинные письма в колонию. Она много думала о том, что о ней скажут люди. Несмотря на свой возраст, я понимала ее печали, старалась не огорчать бабушку. Читала, играла с котом Мурчиком. Позже Мурчика убил из ружья бабушкин сосед, когда кот пытался украсть птицу из его голубятни. Окровавленный, кот приполз з крыльцу бабушкиного дома в надежде найти спасение. Но спасти не удалось.

С тех пор бабушка больше не заводила котов. А я с тех пор не любила бабушкиного соседа.

Мне маленькой было очень одиноко рядом с бабушкой. Как бы она не пыталась скрасить мое пребывание у нее, я не чувствовала себя живой в ее доме. Как маленькая взрослая, я старалась понять, что «деревенский воздух» мне полезен, что папа с мамой заняты, а бабушка им помогает со мной. Что бабушке очень скучно одной и мне нужно немного потерпеть до осени.

Я не помню, чтобы мы когда-либо над чем-то вместе смеялись или дурачились. Мы никогда не обнимались. Самым радостным событием дня была вечерняя церемония подготовки ко сну. Кладя в кружку черешневое или абрикосовое варенье, бабушка заливала его кипятком и, вприкуску с халвой или сладким щербетом, мы пили чай. Перед сном она рассказывала мне украинские народные сказки, мы вместе молились. Она научила меня молитве «Отче Наш». Хоть я не понимала, к кому мы обращаемся в молитве, мне нравился этот момент дня. Это был наш совместный ритуал, который ни с кем другим не был возможен. Родители мне не читали на ночь сказок, в нашем доме никогда не говорили о Боге. Это было особенное пространство, в котором я чувствовала себя важной частью происходящего, а не просто послушным ребенком. Это с одной стороны. А с другой, такой вечерний ритуал означал завершение дня, а значить оставалось все меньше дней до моего возвращения домой.

Я с большой радостью возвращалась домой. И пусть не было друзей, которые ждали моего возвращения, у меня оставалась моя отдельная комната, много книг, возможность самостоятельно распоряжаться своим временем. Больше не нужно улыбаться бабушкиным подружкам, чувствовать себя обузой рядом с сестринскими подружками, а можно придумывать самой себе развлечения. Как взрослая.

Я рано поняла, что уже взрослая. Что детство позади и нужно становиться серьёзной.

Не припомню эпизодов, чтобы я капризничала или баловалась. Такая себе маленькая старушка, которая хорошо понимает трудности родителей, без возражений откликается на слово «надо», очень чувствительна к настроению родителей.

В театре есть три звоночка, которые предупреждают зрителя о начале представления, необходимости вовремя занять свое место. У меня была личная система звоночков, которые предупреждали, к какой черте лучше не приближаться. Я старалась не допустить даже первого звоночка и, если все же он звучал, делала все, чтобы моего присутствия никто не заметил. Сбегала в свой тихий рай – собственную комнату, чтобы наедине с собой пережить обиду, которая поднималась в ответ на повышение голоса. Вернее, не так. Сначала, чтобы справиться с волной накатившегося ощущения собственной плохости, а потом, когда пик переживаний спадал, с обидой, которая рождалась в ответ на замечания родителей.

На какое-то время я закрывалась, всем видом демонстрируя, что обижена. Молчала, игнорировала, не обращалась с просьбами, а внутри отчаянно ждала, что кто-то из родителей осознает свою неправоту, скажет, что сожалеет о случившемся и все снова будет хорошо. Так же, как мечтала, что ребята со двора сами придут ко мне и скажут, что сожалеют, почему до сих пор я не их подруга.