Что «волшебников» нет, а спасение утопающих – дело рук самих утопающих.
Для того, чтобы разобраться в себе, не обязательно нырять в глубины подсознания, проживать травмирующие события, искать виновных.
Достаточно просто посмотреть, как мы сопротивляемся честному взаимодействию с миром.
Привет. Меня зовут Таня. Я – психолог, психотерапевт.
Специализируюсь в гештальт подходе, работаю с травматикой, психосоматикой, помогаю женщинам собрать представления о своей женской идентичности.
Я не знаю, как решить чужую проблему.
На заре своей психологической практики мне было сложно в этом признаться. Даже самой себе.
Я хотела всем помочь.
На личных консультациях говорила много, без остановки. Жутко боялась пауз.
Мне казалось, нужно просто хорошо объяснить, разложить по полочкам, чтобы не осталось никаких вопросов.
Чтобы на каждое клиентское «Как?» был дан четкий ответ, чтобы на каждое «Что делать?» расписать пошаговый план действий.
Я хорошо помню свою первую клиентку. Она уходила от меня с горящими глазами, решимостью воплотить в жизнь все, о чем мы говорили целый час. А потом она возвращалась.
По извиняющемуся тону голоса я понимала, что она ничего не делала. Сочувствовал ей, расписывала новый пошаговый план действий, тянула на своих энергиях, злилась, чувствовала вину, что не могу спасти.
Это потом я узнала, что желание всем помочь и всех спасти – показатель непроработанного терапевта.
Я окунулась в понимание простой истины: в моих руках нет ключей от чужого счастья.
В моей голове никогда не могут появиться ответы на чужие вопросы, потому что я никогда не была и не буду на чужом месте. Я не знаю, почему одни события в жизни человека остаются незамеченными, а другие – раскалывают психику надвое, образуя жесткие механизмы защиты, заставляя принимать решения, которые определяют всю жизнь.
Любой пошаговый план, учебная риторика будет попыткой натянуть мое восприятие мира на чужую реальность.
Когда клиенты говорят, что хотят разобраться в причинах своих проблем, облегчить себе жизнь, я предупреждаю, что терапия может еще больше ее усложнить. Не только потому, что поднимется масса сложных переживаний, а потому что попутно с решаемой проблемой актуализируются те темы, которые пока не ощущаются остро. Вместо одной, явной проблемы поднимается масса других, которых на момент обращения к психологу человек не осознает.
Например, проблемы в отношениях могут актуализировать проблемы с чувствительностью, границами, подавленной агрессией, детскими травмами. В какой-то момент может показаться, что от терапии становится только хуже.
Поднятые процессы влияют на все сферы жизни, видоизменяют их. Иллюзия контроля растворяется, никакой определенности и готовых ответов.
Их нет ни у меня, нет их и у клиента.
Не потому что мы глупы, а терапия оказалась неэффективной, а потому что впервые ступаем в пространство, где человек находиться еще не умеет.
Нет опыта.
Здесь многое впервые, многое непонятно. Здесь почти нет опор и все, что человек может сделать – это понемногу начинать прикасаться к местам своей раны, проживать чувства, встречаться с реальностью. Это история не про «облегчение», а про проживание боли. Не про решение, а про разрешение.
Разрешение быть живым и чувствующим.
Быть осознанным.
Пожалуй, это самый сложный этап терапии.
Сложный для терапевта и в разы сложнее для клиента, который рискует идти в новый опыт.
Как терапевт, я опираюсь на понимание того, что боль конечна и проживаема.
Что клиент взрослый и обладает большим количеством внутренних ресурсов, чем тогда, когда родился болезненный симптом, с которым он пришел.