Проснулся он не от звука – от света. Комната была уже залита мягким утренним сиянием. Через неплотно занавешенное окно пробивались полосы солнечного света, ложились на простыню, как невидимые пальцы.

Где-то рядом кто-то разговаривал – негромко, деловито, с короткими репликами, будто обсуждали что-то важное, но уже привычное. Фёдор медленно повернул голову в сторону голосов.

У изножья кровати стоял доктор Константин, с папкой подмышкой, и что-то тихо говорил женщине в белом халате. Медсестра была незнакомой – пожилая, с глубокими морщинами на щеках и аккуратно собранными в пучок серебристыми волосами. В её движениях чувствовалась усталость, выученная за годы, но и что-то очень точное – как у человека, который знает: здесь всё должно быть под контролем.

«ДИАГНОЗ, КОТОРОГО НЕТ»

– Медсестра, что дежурила ночью… сказала, у тебя был приступ, – начал Константин, опускаясь на стул рядом с тумбочкой. Стул ещё хранил тепло – всю ночь на нём просидела Катя.

Фёдор сразу поднял голову:

– Катя… А где она?

Константин бросил на него короткий взгляд:

– Смену сдала. Ушла домой. Её не будет ближайшие три дня.

Фёдор отвёл глаза, будто услышал что-то неприятное. Но доктор уже продолжал, открыв папку и листая страницы:

– Расскажи. Что произошло ночью?

– Я проснулся… от боли. Сильной, – тихо начал Фёдор, глядя в свои ладони. – В кистях, в запястьях… Как будто кто-то выворачивал мне суставы. Так больно, что не закричал – только дышал часто, прерывисто. Потом пришла медсестра, поставила укол. Боль ушла… но на её месте появилась тяжесть. Адская. Как будто руки не мои, а чугунные.

Константин сразу склонился ближе, изучая его кисти – опухшие, напряжённые, будто налитые свинцом.

– Сейчас болят?

– Нет, – ответил Фёдор. – Вообще не болят. Только я их почти не чувствую. Тяжесть такая… как будто вместо рук у меня гири. Чтобы поднять руку – нужно всё тело напрягать.

Доктор хмыкнул, прищурился, и, не говоря ни слова, записал что-то в графе "жалобы" на распечатке.

– Понимаешь, – начал он, уже не поднимая взгляда, – когда мозг остаётся без кислорода… происходят вещи, которые нам до конца не понятны. У тебя была клиническая смерть. Дыхание восстановилось, да… но сознание не вернулось сразу. Ты провалился в кому. Глубокую. А из неё возвращаются не все. Много таких – внешне живы: сердце бьётся, лёгкие дышат, а мозг… тишина. Только рефлексы.

Он замолчал на секунду, взглянул на Фёдора внимательно.

– Иногда, после такого, сознание возвращается, но не совсем так, как прежде. Оно… иное. Сдвинутое. Отражающее. И именно в такие моменты – может всплыть то, чего раньше в человеке не было. Или было скрыто.

Фёдор слушал молча. В его лице появилось напряжение, но не от страха – от внимательности, от попытки понять себя самого.

– Подними руку, – неожиданно сказал Константин. – Вытяни вперёд. Задержи. Посмотрим.

Он сам подался вперёд, словно заранее зная: придётся ловить.

Фёдор напрягся. Поднял руку. Медленно, с усилием. Словно по невидимой лестнице поднимал кирпич. На секунду она застыла в воздухе. Ещё секунда – и она обмякла, соскользнула вниз, упала на колени.

– Сжимаешь и разжимаешь нормально? – спросил доктор.

Фёдор попробовал. Кисть двигалась. Пальцы слушались, словно всё в порядке.

– Никакой боли. Просто – тяжесть, – подтвердил он.

– Не типично… – пробормотал Константин. – Очень нетипично.

Он отложил папку, встал. В его лице появилось то же выражение, с каким шахматист делает ход, который сам не понимает до конца, но чувствует: он может быть решающим.

– Я назначу тебе дополнительное обследование. УЗИ, повторно кровь, и кое-что ещё. Мы не выпишем тебя раньше, чем через неделю. И, Фёдор… – он сделал паузу. – Не пытайся быть сильнее этой тяжести. Её надо понять, а не преодолеть.