А вот дальше воспоминания были стёрты. Ни о ночи, ни о том, как попала в дом Гордона – я ничего не помнила, кроме одной фразы: «Верни меня обратно…».

Вспышка света, и мои неспокойные размышления прервали его объятия.

– Сейчас ты должна быть подо мной. А моя добродетельная, чуть свет, на кухне. – Ещё сонный, он появился за спиной прямо из кровати. Обнажённый.

– Я воспитана в лучших семейных традициях. Сначала накормить мужчину.

– Мм? Принимается. Я жутко голоден. – На грудь легли горячие ладони. Удав лизнул мою шею от седьмого позвонка до самого Атланта9 и вызвал у жертвы прилив мурашек… спорного происхождения. Я затрепетала. И вовсе не от языка и рук, бесцеремонно гуляющих по телу, а от его перемещений: «Раньше он сознательно не прибегал к материализации10, потому, что это его энергетически истощало. По крайней мере, ограничивался «скоростной» формацией11. А потом был вынужден «питаться». К чему же мне готовиться?». Мысли начали путаться, когда над ухом зашептал хрипловатый баритон. – Хочу тебя. Сгораю от нетерпения… – Объятия стали каменными. Он вжался в мои бёдра. В поясницу упёрся внушительный колосс. Меня атаковало судорожное дыхание. – Моё наваждение. Пощади меня. – Не откликнуться на провокацию было невозможно. Отдаваясь, я уже себе не принадлежала, оказавшись во власти пробудившегося Доминанта. – Ах, да. Завтрак? Пусть будет завтрак. Я разложу тебя прямо на столе.

Близость с ненасытным хищником была нескончаемой чувственной феерией. Но на этот раз он удивил меня чрезвычайным «голодом». Завтрак откладывался до лучших времён, пока неутомимый Гордон не согласился на короткий кофе-брейк.

Мы сидели за стерильным столом в безликой белой кухне, где контрастом выступала только хромированная бытовая техника. Всё в доме Гордонов отличалось функциональностью. А рациональное дизайн-решение окончательно завершали образ хирургической операционной. Холодный свет с бестеневыми светильниками и светодиодными лампами. Полы и стены под матовой керамической плиткой. Любой предмет интерьера строго соответствовал своим назначению и целям, подчинялся заведённому стандарту и служил удобству хозяина, но не красоте, и даже не эстетике. «Ещё бы кушетку, ширму, ростомер. И перевязочная», – в моём творческом восприятии такая скупость в художественных средствах вызывала улыбку. Даже его комната, решённая в негативном ключе – матовый чёрный графически подчёркнутый стальным, – была вовсе не протестом, а скорее, тёмной сенсорной комнатой психологической разгрузки12 для взрывоопасного субъекта. «Не уютное семейное гнездо, а необжитой, продуваемый госпиталь», – воспитание в монохромной строгой среде, безусловно, создало некоторые предпосылки в формировании характера отпрыска Гордонов. Известными непреклонностью и бескомпромиссностью хищник, отчасти, был обязан этим, ослепительно белым и категорично голым, холодным кафельным стенам.

Моё же окружение всегда изобиловало южным колоритом: игра контрастов, динамичность образов – одной из причин моей лабильности послужило именно это обстоятельство. Я легко манипулировала эмоциями, подстраиваясь под различные ситуации в их вариативности. Когда я взяла на себя обязанности декоратора, мне удалось урезонить пристрастие матушки к барокко. Но до пятнадцати лет нас с Марком окружало традиционное стремление к величию и пышности, которое преследовало одну цель – комфорт и уют окружающей среды.

Однако профессиональная деформация самоотверженно преданных работе медиков не обошла даже их сад: ни цветка, ни декоративного кустарника, ни пряной травки – такой же голый, с бритыми «под ноль» газонами, чистый и утилитарный.