Мама все часы полета молчала и смотрела в иллюминатор на проплывающие внизу густые облака, поля и города, только раз или два спросив, не кружится ли у Жени голова. Юноша всегда мотал головой, тихо отвечая, что всё нормально, и медленно поглаживал Роя, который переместился к нему на колени и тихо лежал, кидая на Евгения вопросительный взгляд: куда мы летим? кто все эти люди?

Все почти два часа полета в отсеке царило тяжелое и давящее напряжение. Для Жени было пыткой находиться среди этих несчастных, потерявших своих близких в страшном взрыве. На душе лежал тяжеленный камень, который, казалось, юноша так и пронесет с собой через всю жизнь. Он не видел сторонних людских глаз, но, кажется, чувствовал – или представлял, хотел представлять, что на него смотрят и осуждают, – но и пытался не думать об этом: вдруг это всего лишь плод его воображения? Когда самолет чуть тряхнуло и пол дал вибрацию сильнее обычного, Женя, для которого уже было невыносимо сидеть в этой духоте и напряжении, посмотрел вниз на землю, и с облегчением отметил, что самолет начинает поворачивать и готовится к постепенному снижению. Под ними расстилались могучие Кавказские горы.

А дальше события происходили еще быстрее, чем в Москве.

Спустя несколько минут самолет приземлился на запасном небольшом аэродроме под Сухумом. Еще какое-то время все сидели в закрытом отсеке, а снаружи подъезжали автомобили, из них выходили люди и обменивались фразами и документами с пилотами. Наконец отсек открыли. Дохнуло жарой, всех ослепило ярко палящее кавказское солнце. Вскочивший внутрь отсека молодой военный призвал пассажиров приготовить паспорта и выходить из самолета. Когда родственники членов военного отряда, в том числе и Женя с мамой, вышли из отсека и отошли к подъехавшим служебным автомобилям, в отсек забежали военные для разгрузки и к самолету подогнали грузовые машины. В считанные минуты абхазец проверил паспорта прибывших вместе с грузом россиян, а затем пригласил в автобус у выезда с территории посадочных полос.

В автобусе было так же душно, даже с раскрытыми окнами. Все расселись отдельно, подальше друг от друга, чтобы переживать свое горе и оплакивать потерю наедине с самим собой. Лишь Женя с мамой сели вместе в самом конце автобуса у окна, посадив рядом Роя.

Следующие полчаса автобус катил своих молчаливых и грустных пассажиров в сторону Сухума. Женя смотрел в окно и дивился сказочной красоте кавказской природы и живости населения, проезжая мимо хребтов, лесов, озер и небольших деревень. Наблюдая за абхазской жизнью, тоска на какое-то время отступила на второй план, но когда однажды юноша развернулся к маме, чтобы обратить ее внимание на красоту гор, увидел, как она, чуть отвернувшись от него в сторону, держит в руках исписанный почерком отца листок.

– Мам, что это? – спросил Женя.

Женщина подняла глаза на сына и быстрым движением сложила лист, сжав его в ладони.

– Это записка, – тихо произнесла она.

– Папы? – уточнил юноша. Женщина кивнула.

– Предсмертная, – добавила она еще тише. Женя оторопел.

– В Москве сопровождающий нас офицер передал ее мне, понимая, что она уже ему не пригодится. Перед отъездом на это задание твой отец, все члены отряда написали записки и отдали их командованию, осознавая, на какой страшный риск идут, что могут не вернуться. Командование распорядилось после их смерти отдать записки нам, их родным. У нас записка теперь просто… Чтоб знали… – вполголоса объяснила женщина, не глядя на сына. – Ты знаешь, что такое предсмертная записка и что в них обычно пишут, что завещают, какие последние слова говорят.