– Затянем твою рану.

«Радостью. Как обычно».

– Повреждения от деймонов не затягиваются.

– Мы пробовали не все методы.

Не все. Но в этом случае – не поможет. Спорить, однако, не имело смысла.

– Хочу поднять старую литературу, почитать о союзах с деймонами в древности. Посижу как-нибудь в библиотеке.

Я думала о том же самом утром. Нужно найти время, порыться в пыльных фолиантах, раз уж наши встречи с Вэйгардом становятся все чаще.

Тема автоматически закрылась, когда тренькнул над дверью звонок – вошла Дора.

(DOM.J- Whisper)

Она говорила о рутине. О том, что каждый день одно и то же: овсянка на завтрак, пятнадцатиминутка физической культуры – не из любви к процессу, но из уважения к возрасту. Что неделя за неделей одно и то же. Поход на рынок, покупка свежего мяса, варка супа, который некому есть. Поделилась бы хоть с собакой, но собаку не завести, всему виной аллергия, и потому всегда одна, давно одна. Разве радуют прогулки по парку, когда не с кем обменяться мыслями? Сколько можно мыть окна? Они, наверное, истончились от трения и тряпки. Соседи говорят – накопи на путешествие, посмотри мир, но далеко ли его посмотришь с хромой ногой? И потому всегда дома, всегда одна.

Я, глядя на пожилую Дору, видела иное – тоску по родному человеку, по сыну, который переехал и живет поодаль. Ей бы говорить с ним чаще, видеть, но она боится навязываться, вмешиваться со своим укладом мыслей в чужую семью, быть обузой. И потому не звонит, а если звонит он сам, отделывается фразой «у меня все хорошо».

Но у неё было плохо на душе, тоскливо. Эта боль, впрочем, была человеческой, и она лечилась.

Алан сидел перед визитершей на корточках, как заботливый и внимательный медбрат держал морщинистые руки в своих.

– Вам нужно будет попить «Пирилл» пару дней. На ночь. Сможете?

– Смогу, но ведь он сильный…

– А больше и не нужно.

Короткий взгляд напарника на меня – мол, ты уловила свою часть, хватит тебе двое суток? Конечно, хватит, я вычислила камень преткновения: скатаюсь к сыну, поговорю с ним. Возможно, он пожелает видеться с матерью чаще.

А руки Доры дрожали.

– Я, наверное, закон нарушила… Может, штраф платить нужно? Или за помощь вам? Не хотела чинить проблемы, но очень плохо стала спать, ходить, все ноги выкручивало. Когда увидела на рынке этот медальон, сразу руки к нему потянулись. И купила, хоть и дорогой. На путешествие я все равно не накоплю, куда деньги тратить? А вот спать спокойно хотелось. Кто же знал…

Алан объяснял, что штраф платить не нужно, наша помощь тоже бесплатна, а вот увидеться с племянницей желательно, это да. Поглаживал чужие руки, преданно заглядывал в глаза, и Дора, которой он был, в общем-то, чужим человеком, утирала слезы.

Мысль о племяннице её грела, но тоска так же продолжала жить в сердце, ибо проблемы надо решать там, где они формируются. Но люди так часто молчат, не договаривают, опасаясь обвинений в навязчивости, страшась остаться непонятыми. Как много сложных ситуаций решили бы вовремя прозвучавшие слова. Практически все. Но мы умеем молчать чаще, чем говорить. Мы боимся выражать себя, боимся быть, звучать. И как часто мы запрещаем себе сиять, не потому что «условия», а потому что хочется.

– Племянница ждет вас в гостинице, здесь недолго, если пешком.

Алан проводил гостью к двери, дважды словесно обрисовал маршрут. Попросил более не приобретать сомнительного вида вещи, галантно поцеловал Доре на прощание руку.

Видела бы последняя себя, лежащую на диване с черными венами, близко бы не подошла более к антиквариату.

– С этим всё, – повернулся ко мне напарник, когда чужие шаги стихли, и осталась одна капель. Закрыл дверь, приподнял светлую бровь: – Вести пленника из подвала?