Он говорил, что приземлённое говнище съедает гениев.

Его арматурный взгляд был одержим поиском ответа, и он сказал:

– Народ, когда же вы воспарите к свету? Я устал видеть в вашем творчестве реальность, я и так ей сыт по горло. Нам нужна фантастика! Вы понимаете это? Волшебство! Магия литературы! А не эти ваши трамвайчики.

Похоже, Альба мало гулял по ночным улицам Города.

На что он мне дал чёткий ответ, что по ночам он обычно пишет тексты, только в это время ему открывается какой-то там таинственный Портал, либо он спит, ведь с его не шибко хорошим зрением вряд ли получится слоняться по темноте. Да и зачем вообще?

А я ему говорю, что из-за моей ночной работы часто приходилось прогуливаться во мраке, сплетающийся над макушкой Города. Это ведь такое непередаваемое чувство, когда ноги волочат тело, а в наушниках поют о том, как «сильные да смелые головы сложили в поле в бою2», или как «заблёванный звёздами город не спит3». Бродишь по ночной жизни в потоке рок-музыки, блуждаешь под окнами домов, как потерявшийся пёс, и ищешь за стеклом чей-то внимательный взгляд. И светят над тобой фонари. И рассеянно сыпет снег. Или мерно дует ветер. И в эти минуты пробуждаются в голове безумные идеи: некоторым никогда не сбыться, а другие с тобой остаются навсегда, будто в курсе того, что когда-нибудь ты их само собой воплотишь в реальность.

И, вероятно, Бэм однажды брёл в ночное время суток, и в его сознании проявился этот образ: ночь, трамвай, берёзы, снег. И всё это застыло поэзией на листе его тетради.

Но судя по ощеренной бороде, я Альбу нисколько не убедил. Он остался при своём мнении. А я при своём.

И в тот момент появилась Анна. И сразу стало теплей.


Она возникла будто из ниоткуда. Она вошла, как привидение, тихо, не спеша. Встала на мгновение у порога, будто размышляя о том, какого чёрта сюда её занесло, а потом, покачивая бёдрами, обтянутыми джинсами, продвинулась к столу.

И вот так судьба распорядилась, она села на стул, напротив меня.

Я вцепился в неё взглядом. Она, в свою очередь, смотрела на меня.

Но тут настал мой черёд читать, и я открыл рюкзак, извлёк свою рукопись и, ощущая тихие взгляды множества пар глаз, прочёл название жирным шрифтом


«Дети покинутого бога»


До Урочища рукой подать, а он замер на отвесном краю Пустыря и содрал с лица противогаз. Он почувствовал резь в глазах, и слёзы покатились по его морщинам. Он глубоко вдохнул ноздрями больной воздух и медленно выдохнул из груди давящую усталость.

На нём был старый протёртый плащ, весь в прорехах и заплатках, а на бледном, как у покойника, лице синели шрамы.

Он облегчённо улыбнулся пересохшими губами, так как увидел в переливающемся свете огней населённый пункт, лежащий в глубокой лощине, и дымящийся реактор Атомной Электростанции чуть поодаль на вспученном холме.

Чернело тающее солнце, и он, скрестив руки за спиной, стоял под серой небесной твердью, широко расставив ноги, и казался сам себе огромным, как колосс, уткнувшись в космос головой.

Пронизывающий ветер нудно выл с севера, набегал безжалостными порывами, пытался сдуть он человека. Но человек стоял непоколебимо, словно монумент. И сконфузившийся вихрь летел вперёд, мстительно гнул ковыль и яростно разбивался о высушенные кусты бурьяна.

Через пару-тройку шагов человек чуть не сверзился в глубокую яму, не на шутку удивился её наличию в таком запущенном месте. Он нагнулся, всматриваясь в черноту, не разбирая дна, и ему казалось, что не он смотрит в яму, а яма смотрит на него. Он бы ещё долго вглядывался в её бездну, да вот только лёгкое удушье в горле отвлекло его, ведь в воздухе роилась радиация.