Разговор их на этом оборвался, так как Рауль де Крепи ввел в зал молодого мужчину, которого привез с собой.
– Дамы и господа, – громко произнес он. – Разрешите представить вашему вниманию трубадура Барзэлеми Планеля, которого я приютил в своем замке, чтобы он развлекал меня. Я привез его с собой ко двору короля, чтобы он усладил и ваш слух.
Придворным низко поклонился черноволосый мужчина лет двадцати пяти, державший в руках четырехугольную кроту.12 По осанке его худого тела и выражению столь же худощавого лица было видно, что он готов развлекать благородных слушателей, но старался сохранить независимость по отношению к господину, чей хлеб он ел.
– Барзэлеми, – обратился к нему граф, доброжелательно улыбаясь, – выбери свою лучшую песню и спой нашей королеве!
По всему было видно, что Рауль де Крепи выпил изрядное количество вина, глаза его еще больше потемнели, но в них продолжали мерцать чувственные искорки, когда он смотрел на золотоволосую красавицу, которая похитила его сердце.
Анна поблагодарила своего гостя и приготовилась слушать. Однако сенешаль Гийом де Гомец раздраженно сжал свои узкие губы, поскольку его всегда внутренне бесил граф Валуа своей красотой, заносчивостью и происхождением от Карла Великого.
Трубадур с робкой улыбкой смотрел на королеву. Он никогда не видел Анну, приехавшую из далекой северной страны, а только слышал о ее изумительной красоте. Ему было не по себе. В обществе такой сдержанной и благородной дамы он никогда не посмел бы петь про грубых мужланов, песнями о которых он развлекал простонародье.
– Чтобы вы хотели услышать, ваше высочество? У меня для знатного общества имеются стихи о храбрых рыцарях, о сновидении, которому суждено свершиться, о жестокостях судьбы, о побуждении баронов к войне против Ричарда, о преимуществах войны перед миром, о двух королях, о жестокосердечной Даме…
– Довольно, – прервала его перечисления королева. Лучше спой нам какую-нибудь песню про любовь.
Её поддержало много женских голосов, но не это обратило на себя внимание Анны, а то, как трубадур бросил быстрый взгляд на своего благодетеля, который еле заметным кивков головы дал ему свое благословение на что-то.
Вслед этому они разыграли сценку, которая вызвала в душе Анны улыбку, которой она не позволила проявиться на ее благородной лице.
Обратившись к своему сеньору и как бы спрашивая его совета, трубадур предложил:
– Не спеть ли мне песню о полной зависимости от Дамы?
– Это хороший выбор, – одобрил граф.
Барзэлеми, настраивая кроту, незаметно наблюдал за королевой, почувствовав зависть ко всем, имеющим возможность находиться рядом с ней, внимать ее речам и любоваться ее красотой. Он понимал, что между ним, безвестным жонглером, и этой франкской королевой лежит целая пропасть. И несмотря на все свое легкомыслие, ему безудержно захотелось сделать нечто такое, что вызвало бы улыбку на устах молодой королевы. Грустная и немногословная, с лицом, похожим на мадонну, она не походила ни на одну женщину на свете, каких он встречал за свою недолгую жизнь.
И Барзэлеми начал петь, сопровождая слова музыкой:
«Хоть тоска мне сердце ранит,
На губах играет смех.
Вряд ли каяться кто станет
За несовершенный грех.
Жив я тем, что ежечасно
Надо мной она лишь властна.
Прочее – ненужный хлам!
Только пусть меня поманит,
Стану я счастливей всех.
Хоть она с решеньем тянет,
Я надеюсь на успех.
Ибо, как Писанье учит,
День, который нас улучшит,
Равен ста обычным дням».
Когда трубадур умолк и прозвучала последняя нота, граф Валуа сказал:
– Позволь, милостивая королева, моему жонглёру спеть Песню о дальней любви.