Хотя Нони была близка со своими родителями и радовалась их обществу ^>lxxi, Анна рассказывала, что ее отец «получил викторианское воспитание. Я не уверена, что его мать вообще разговаривала с ним»^>lxxii. Нони и Чарльз хотели воспитывать детей на американский манер, что означало участие в их жизни. В британских семьях представителей свободных профессий дети часто ужинали отдельно от родителей. В доме Винтуров дети ужинали вместе с родителями и принимали участие в вечеринках, что открыло Анне доступ в профессиональный мир Чарльза^>lxxiii. С раннего возраста гламурный и интеллектуальный круг, множество вечеринок были для Анны нормой. Если к ужину не приходили знаменитые журналисты, семья и без них вела за столом высокоинтеллектуальные беседы^>lxxiv.

При Чарльзе влияние The Evening Standard доказало, что таблоид может быть одновременно популистским и изысканным, и это издание стало самой известной лондонской вечерней газетой. («На первой странице нужен обезглавленный труп, найденный у реки, – говорил Чарльз, – но внутри должна быть по крайней мере одна статья, которую не сможет пропустить постоянный заместитель министра финансов»^>lxxv.) Он нанял иностранных корреспондентов и освещал политические события в либеральном духе, при этом уделяя столько же внимания искусству и культуре. Его главной целью было привлечь молодых читателей. На вопрос коллеги о секрете его успеха Чарльз ответил: «Я брал на работу молодых»^>lxxvi. Он ценил вклад неопытных сотрудников и был известен тем, что мог войти в отдел новостей только для того, чтобы спросить молодого автора, какое фото выбрать для первой страницы^>lxxvii. Неудивительно, что столько журналистов хотели на него работать.

Для редактора с Флит-стрит того времени Чарльз был необычайно внимателен к талантливым женщинам. «Это было начало второй волны феминизма, поэтому права женщин были в некоторой моде, но в реальности их не было», – сказала Селия Брейфилд, которая получила работу с четвертой попытки. Она обратила внимание на то, что в The Evening Standard, куда она пришла после Daily Mail, ей никто не свистел вслед, когда она проходила по редакции. Эта культура сдержанности могла быть только спущена сверху. Селия была фрилансером, когда забеременела, и Чарльз настоял на том, чтобы она получила такой же отпуск по беременности и родам, как и постоянный сотрудник, хотя технически она не имела права на такие привилегии. То, что женщинам платили меньше, было данностью, но Чарльз ценил их талант, в отличие от многих его коллег^>lxxviii.

Хотя сотрудники поддерживали и уважали Чарльза, его ни в коем случае нельзя было назвать легким в общении человеком. Все знали, что его нельзя беспокоить, пока первый тираж не будет отпечатан утром^>lxxix. В ежедневном общении он был спокойным, холодным и требовательным. Чарльзу постоянно приходилось принимать решения, и делать это быстро^>lxxx.

Раз в год он приглашал всех сотрудников на ланч и приходил на него с блокнотом, чтобы сверяться со списком тем для разговора^>lxxxi. Чарльз говорил так, как говорили представители британского высшего класса, и как будто ставил точку после каждого слова: «Теперь. Давайте. Обсудим. Вот что»^>lxxxii. Исключением была его фирменная фраза, произносимая как одно слово, если кто-то допустил ошибку: «Радивсегосвятоговследующийразсделайвсеправильно!»^>lxxxiii Когда авторы приходили в его огромный офис, чтобы показать набросок статьи, он усаживал их подальше от своего стола, подпирал лоб рукой и читал всю статью, не произнося ни слова, заставляя сотрудника нервничать и чувствовать себя максимально некомфортно. Сотрудники – мужчины средних лет, обращавшиеся к Чарльзу «сэр», съеживались от страха на ежедневных встречах, когда он рвал выпуски предыдущего дня и требовал сказать ему, почему одна статья резко обрывается, а другая похоронена. Когда он проходил мимо рабочих мест, рассказывала Брейфилд, «он был настолько пугающим, что люди пригибались к столам, как пшеница под ветром. Они съеживались за печатными машинками от исходящего от него ощущения власти»