Брезгливость к подобным делам у Ефимова была что называется в крови. Его нечестность была другого рода: хотелось как-то выделиться, показать всем, и тем, кто доверил этот пост, что в нем не ошиблись, но реализации его замыслов мешали три обстоятельства. Они заметно тормозили активность Ефимова. Первое, завал в работе был такой, что разгрести его было трудно даже человеку с большим опытом. Второе, этого самого опыта катастрофически не хватало. Третье, неуверенность в достаточном профессионализме тех, с кем приходилось работать. А тут еще и гнусное чувство, возникшее после рейда: кто связан с браконьерами?

Он еще разок проанализировал свой выбор главного направления работы: такое ли уж оно главное? Может быть, есть в этой запутанной цепи всех дел водного отдела более главное звено? Прикидывал и так и эдак, и пришел к выводу, что, возможно, звено такое есть, но он его в силу различных причин пока не видит. Можно было бы направить его внимание на спекулятивные перевозки овощей на водном транспорте, но это дело слишком кропотливое и в итоге не даст того эффекта, которого Ефимову так желалось.

«Газик», юркнув на красный свет, вкатил внутрь квартала, в котором находилось здание отдела. Новый водитель тоже оказался лихачом. «Тот хоть на грани нарушения катался, – подумал Ефимов. – А этот, наверное, работу в милиции путает со вседозволенностью. Тоже… воспитывать придется».

Александр Валентинович вошел в свой кабинет, включил кондиционер на максимальное охлаждение, положил на него ладони и, блаженствуя, подставил грудь под холодный поток воздуха, иронично подумав о том, что этот аппарат, пожалуй, единственное маленькое преимущество нового места работы. Там, в досмотре, в такую жарищу приходилось остужаться кружкой-другой холодного пива, мало спасавшего от полупустынного зноя. До времени, назначенного им для разбора рейда, оставалось больше часа, и Александр Валентинович принялся за дело, которое сам себе вменил в ежедневную обязанность, – разбор бумаг своего предшественника. В первые дни эта работа увлекала Ефимова тем, что в результате обещала пролить свет на многие тонкости деятельности отдела, подсказать какие-то новые пути, еще не хоженые и конечно же ведущие к успеху.

В шкафу и шести ящиках огромного стола не прослеживалось никакой системы, и Ефимову стоило многих часов скрупулезного вчитывания в нигде не зарегистрированные протоколы, в незаконченные и не отправленные прокурору дела, в графики сводок, цифры которых рождались, как видно, в голове прежнего начальника отдела, во многое другое, пока он не понял, что системы в этом хламе никакой не было и быть не могло. Всевозможные бумаги запихивались в ящики, видимо, по той лишь причине, что выбрасывать их в урну предшественнику было неловко из-за того, что интеллигентного вида уборщица могла благодаря обычному женскому любопытству «рассекретить» степень его полезности на этом месте. Вполне возможно, что ни о чем подобном тот и не думал, а всего лишь со дня на день откладывал возможность начать новую жизнь.

Ефимову оставалось разобрать всего два ящика, но работал он с бумагами без прежнего энтузиазма и любопытства. Мало того, эти последние ящики вспоминались ему чуть ли не всякий раз после утреннего пробуждения и подспудно эмоционально окрашивали многие его решения и поступки каждого наступавшего дня. Он, словно бы соприкоснувшись с вещами больного человека, заразился его вирусом, но не свалился в постель, а благодаря еще крепкому организму переносил заболевание на ногах. Новая работа, новые сотрудники, предполагаемое им ожидание там, в «верхах», от него, Ефимова, нового поворота в делах отдела, а опыта – мизер. К тому же наметки, прикидки, графики, планы, отчеты предшественника незаметно вовлекали в свою болотцевую устойчивость, ложную апробированность. Сам Александр Валентинович называл это часто приходящее к нему состояние «обвалом чужой незавершенки».