Анж снова наполнил стаканы.

– Да будет наше братство вечным! – торжественно произнес Архипенко. – И чтобы никогда не проходили славные деньки!

– За нас! – подхватили все.

После Дежан взялся за картоны. Сутин придвинулся к нему и стал наблюдать, как ловко летает карандаш в руке Анжа. Художник удивительно точно изобразил лицо Саши, чуть схематичнее очертил плечи, фигуру. Он вел четкие контуры и при этом практически не отрывал карандаш от бумаги. Едва завершив пробный эскиз, подхватил новый лист картона. На рисунке Архипенко уже предстал в камзоле с кружевным позументом и длинной шпагой на перевязи. Правая рука сжимала подзорную трубу, левая покоилась на рукояти кремневого пистолета, наискось воткнутого за кушак. На голове красовался английский парик с завитыми буклями.

– Классика! – похвалил Архипенко. – Да, пока мясо не готово, мы тоже займемся делом. Ксаверий, ты собирался лепить? Тогда пойдем за глиной. Андрей, поверни вертел.

Скульпторы удалились. Анж потыкал ножом в мясо и посильнее раздул угли.

– Мы как… люди в пещере, – улыбнулся Хаим.

Он уже немного привык к обществу Дежана. Вынул из костра обугленную щепку и без спроса взял один из чистых картонов Анжа. Тот промолчал: ему нравилась непосредственность Сутина. Дежан знал, что ранее судьба крепко избивала Хаима. Лишь переехав в Париж, этот смешной человек обрел толику душевного покоя. В Сутине наблюдалась странность: добряк был неравнодушен к виду подгнившего мяса. И с пугающим правдоподобием рисовал разлагавшуюся червивую плоть. Он сторонился незнакомых людей, избегал дружбы с кем-либо. Тщедушный белорусский еврей из многодетной семьи, Хаим познал нищету и унижения. Сама жизнь означала для него мучение. Здесь же его поддерживали, как могли, Модильяни и Жакоб, Кикоин и Кремень. Вот только с Шагалом не сошелся. И не упускал случая насолить земляку – так, по-мелкому, потому что на настоящее зло не был способен.

Хаим с трудом выражал мысли, частенько переходил с плохо знакомого русского на идиш. А по-французски и понимал-то с трудом, отчаянно стыдясь своего косноязычия и произношения. При всем этом он был бесспорно талантлив; знакомые недоумевали, откуда только у него взялся сильный дар живописца. Приятели из «Улья» и «Бато-Лавуар» жалели Хаима, подкармливали, делились деньгами. Он крепко пил, ел всё, что попадется, а потому часто маялся животом. Сейчас для него был настоящий праздник.

Скульпторы вернулись. Архипенко нес оловянные миски, а Дуниковский – увесистый кусок глины на квадратной дощечке.

– Ух ты! – Саша с восхищением поглядел на снятый с огня вертел. – Лишаюсь чувств! Господа, разбираем столовые приборы! Не взыщите, вилка только одна. Ее отдадим кормильцу нашему Андрею, королю обеда. А мы руками, по-простому.

– Да, как люди из пещеры! – не преминул добавить Сутин.

Саша нанизал мясо на вертел.

– И увидел он, что это хорошо! – сообщил Архипенко. – Чувствую, наедимся на целую осень. Ты бы почаще приходил, Всеволодыч!

– Раз приглашаешь, уважу, – рассмеялся Анж.

– Мало мяса! – Сутин с разочарованием посмотрел на остатки. – Может, я сбегаю на бойню?

– Ох, смотри, чтобы тебя резуны не поймали, – сказал Бранкузи. – Я слышал, как грозились вора убить и повесить на крюк вместо свиной туши.

– Я незаметный и осторожный, – ответил Сутин. Когда дело касалось еды, он становился бесстрашным.

– Поймают – кричи громко, – предложил Архипенко. – Прибежим, поможем. А кричать придется пуще резаной коровы.

Сутин согласно кивнул.

– Ладно, сегодня не пойду. А завтра в Лувр пойду. Кто-нибудь со мной хочет?

– Ну, доживем до завтра, – отозвался Дуниковский. – Впрочем, отчего бы нет? Давно собирался снова посмотреть Грецию.