На следующий день звонили еще два раза с теми же вопросами уже совсем другие, но тоже молодые, и самоуверенные, точнее сказать, тембр разный, но интонация та же – с претензией, что я им что-то должен. Андрей злился: «Нет, ребята, так не пойдет! Вы наглые, а я упертый»

Оглянулся. Ленки уже не было. «Опять улетела не попрощавшись»– подумал он.

22

Стиляга деловой

Приходя из школы, Андрей по просьбе бабушки шел в магазин. И терпеливо выстаивал в очередях за молоком, за суповыми наборами, за хеком, за камбалой или морским окунем (тем, что с выпученными глазами), а если повезет, то и за синюшными курами, которых стыдливо называли цыплятами. Ассортимент каждый раз был один, за исключением нескольких наименований. Очереди были длинными и долгими, приходилось часто меняться.

В магазинах в основном  старухи. Рабочий люд, зайдя в магазин  после смены, неизбежно матерился, но терпел. В магазине было душно, воняло немытыми холодильными прилавками, полом, а от этого бабушке становилось дурно, и она со стремительно нарастающей одышкой выходила на воздух.

Поначалу в очередях стоялось легко, но уже годам  к пятнадцати  стал стесняться, и роптать оттого, что никто из молодежи не стоит. Хотелось помочь, угодить, отплатить бабушке за доброе отношение, а она перебарщивала.

Когда подрос и действительно остался в гордом одиночестве со старухами. У бабушки на все один ответ: «Ну, сынонька, надо же  помочь». И помогал. Придя из школы, сразу бежал в магазин, зная, что она опять там и вот-вот должна отхватить кур или еще чего съестного, дефицитного и вкусного. «Она же для нас старается» – думал и снова бежал, чтоб, если и не успеть, то хотя бы на полпути перехватить тяжелые сумки: ведь ей же нельзя – у нее грудная жаба и еще целый букет в придачу.

И перехватывал тяжелые сетки и еще ласково журил, что ей нельзя столько. Могла бы подождать, и не затариваться по самое «не могу».

 Это было, когда он уже основательно перебрался к бабушке, а до этого вечерами, когда мама была трезвая, не было человека счастливее его. В эти  мгновения он летал по дому, подобно  птице.

Мама жарила семечки на подсолнечном масле, и они становились яркие, блестящие. Затем она насыпала их на газету, которая тут же пропитывалась, и уж затем, когда остывали высыпала в небольшую, потертую, хохломскую чашку. Дальше садились на старый проваленный диван, перед телевизором. И начинали «симфонию» хруста, кидая шкурки на центральную газету с лицами политбюро.

И если по телевизору шла кинокомедия то у дяди Саши хорошее настроение, и вообще отлично, но чаще кинокомедии нет, и у него болят зубы, а от этого и еще от того, что трезв как стекло то обычно злой. И тогда  раздражался, что мы у него под ухом грызем. В такие моменты любая мелочь  выводила его из себя. В ответ он закуривал, папиросу.

Мы с мамой сидели рядом и заглатывали сизый беломор-канальный дым. Мама не протестовала, боясь делать замечания, оттого что трезвый дядя Саша был  злее, чем пьяный. Но по мне, так трезвый, хоть и злой, но безопаснее, оттого что пьяный вообще становился непредсказуемым психопатом.

Мама уже со всем смирилась, понимая, что бесполезно спорить и тем более что то изменить. Что не скажи в ответ последует одно и тоже: «Это моя квартира, и я в ней делаю, что хочу. А если вам не нравится, то уе–вайте  на х-й…» Мама отвечала: «Размечтался, стиляга деловой!» «Снова начинаешь?» – угрожающе смотрел на нее дядя Саша, который не выносил, сопротивления. Она, если трезвая, то молча уходила на кухню, а если выпивши,  начинала спорить слово за слово.