Я помнил, что моя мать красива. Но для ребенка понятия идеала не существует, любая мать красива в своей истинной любви. Ты просто любишь и очень скучаешь, потому что они с отцом часто улетают на съемки. Иногда и меня берут с собой. Но мне это не нравится, там шумно и многолюдно, и гораздо интереснее оставаться с дедом в его красивом доме, играть с собаками, гонять на велосипеде и видеться с новыми школьными друзьями.

Мы поехали в огромный парк аттракционов на отцовской машине. Стояла теплая осенняя погода, было так солнечно и радостно на душе, как больше никогда не будет в моей жизни.

Я что-то просил и мне это обещали. Я говорил с родителями, не замолкая, и помню, как сладко пах душистыми цветами светлый шарф на шее мамы, когда я обнимал ее и смотрел в ярко-голубые глаза.

– Адам, мы с папой должны сообщить тебе новость.

– Какую?

– Мы знаем, что ты не очень любишь Нью-Йорк, поэтому решили остаться на зиму в Италии. Ты рад?

– Ура-а! Мам, это из-за малыша, да? Я знаю, мне дедушка рассказал! А где мы его возьмем?

Мама сначала удивляется, а потом улыбается и обращается к хохочущему мужу:

– Реми, невероятно! Ни ты, ни твой отец, совершенно не умеете хранить секреты!

– Лара, клянусь, я ни при чем! Отец сам догадался, как только мы приехали, что есть причина. А я не смог соврать, зная, как он этого ждал.

– Всё равно! Не понимаю, как Марио Санторо стал тем, кто он есть, и до сих пор не лишился языка?..

Дальше воспоминание прерывается. Истончается до шумного и счастливого нечто, которое давно прошло и никогда не вернется. И только эхо этого «шумного и счастливого» еще долго будет звучать в памяти, выстуживая тепло из сердца и души.

Я помню незнакомый мост. Почему-то cтарый и мертвый, как будто он всплыл в памяти из кошмара. Компанию взрослых мужчин и несколько автомобилей, преградившим нам путь. Уже смеркается, ярко горят фары, и в их перекрестном свете я вижу, как отец выходит из машины, просит маму заблокировать двери, и идет к компании.

Мужчины встречаются и разговаривают. Курят, пожимают руки. Окно со стороны водителя приоткрыто, и мы с мамой можем слышать их голоса и натянутый смех.

Однако папа не смеется, и мы тоже. Этот смех мне совсем не нравится. Он перемежается грубыми репликами и резкими ответами моего отца.

– Адам, сынок, спрячься под сидение! Сейчас же!

– Мама, мне страшно!

– Милый, сиди тихо и не высовывайся, прошу тебя! Что бы ни случилось, не высовывайся!

Дальше звучит выстрел, и мама вскрикивает.

– Реми!

Раздаются новые выстрелы.

Мама уже кричит, и сама выбегает к ним. Я это хорошо помню, потому что в эту самую секунду ужас парализует меня, и я понимаю, что случилась беда.

А дальше я прятался и плакал. И сидел тихо-тихо. А ужас всё не заканчивался. Я слышал, как продолжает кричать и плачет мама, и думал, где же папа? Мой сильный папа? Почему он их всех не побьет?

И почему-то было слышно, как громко бурлит под мостом вода, протекая по каменному руслу быстрым потоком.

Мужчины смеялись, потом ругались. Потом я услышал грубый голос. Он приказал маме принадлежать ему. Только ему, или будет хуже. Потому что отступать некуда ни им, ни ей.

Но… как это возможно? Ведь мама принадлежит мне и папе! И дедушке! Он всегда повторяет, что обожает свою невестку. Что за глупость этот страшный человек говорит?!

– Будь ты проклят, Скальфаро! Реми считал тебя другом, а ты выстрелил ему в спину. Будьте вы прокляты, убийцы! Ненавижу вас!

Голос у мамы был странным, отчаянным и злым. Я никогда ее такой не слышал.

А потом она снова закричала…

Сидеть под сиденьем было страшно, но еще страшнее оказалось не знать, что происходит, и почему они мучают маму?