Тамила подходит к кровати. Сима вся сжимается под одеялом, готовясь к самому худшему. Но та смотрит тревожным, совсем не злым взглядом, а потом отходит, немного сутулясь. Как будто ее обидело недоверие Симы. Как будто не Тамила вела себя ужасно вчера вечером, а кто-то другой. Как будто после всего этого ей можно доверять.

      Сима закрывает глаза, чтобы не видеть ее щуплую фигуру, привычно засунутые руки в карманы джинсов и лохматые волосы непонятного оттенка. Снова хочется плакать, но она давит себе это. Потом, как-нибудь потом, когда останется одна.

     Привычно хлопает дверь – Тамила, наконец, ушла. Но через пару минут дверь открывается, и на пороге стоит воспитательница Клавдия Ивановна.

     Сима садится на постели. Ее обычно проверяют в пятницу вечером – на месте ли, все ли в порядке. А сейчас утро понедельника…

       Сердце неприятно екает: не к добру все это.

Сима нащупывает ключ под матрасом, привычно сжимает его в руке, после чего встает, не попадая ногой в тапочек.

– Доброе утро, Клавдия Ивановна, – бормочет она растерянно. Мелькает шальная мысль: хорошо, если бы здесь рядом с ней была Тамила. Это первый раз, когда Сима действительно хочет ее видеть.

    Наверное, виной всему ее слова, которые крутятся в голове, не переставая: «Это я виновата. Не трогайте ее, ей просто нужно отдохнуть».

    Но кто знает, как она себя поведет. Может, встанет на сторону воспитательницы, которая кстати не ответила на Симино приветствие и продолжает изучающе на нее смотреть. Так что… лучше не надо. Мимолетное желание как пришло, так же быстро и уходит.

         Брови Клавдии Ивановны ползут вверх, а потом резко надвигаются на глаза.

– Вряд ли оно доброе, – говорит она. – Для тебя.

– А… что-что случилось?

      Сима знает ответ на этот вопрос. Догадывается.

– Директриса уже решает вопрос с твоим переводом. – Клавдия Ивановна поправляет очки. – Никто здесь больше не хочет заниматься тобой.

      Симу тянет присесть на кровать, так сильно начинают дрожать колени, но она стойко держится.

– Все так плохо? – Она сжимает ключ так, что он вгрызается в ладонь корявыми зазубринами. – Разве я кому-то здесь мешаю?

– Да, мешаешь, – с нажимом говорит та. – Ты снова полночи билась в истерике, я как раз дежурила. Мы не могли тебя успокоить. Извини, но мы не можем держать в нашем интернате неадекватных детей.

       Сима морщится. Во-первых, это не интернат, а самый обычный детдом для сложных детей. А во-вторых, сложный и неадекватный – разве это не одно и то же?

          Она считает правильным промолчать, чтобы не сделать хуже.

– Только не говори, что тебе опять что-то приснилось, – Воспитательница неодобрительно на нее смотрит, хотя Сима ничего не говорит. Но даже, когда она молчит, за нее додумывают разные вещи.

– Мне ничего не снилось, – тихо говорит она, чтобы что-то сказать. Иначе молчание могут счесть за хамство. Никогда не угадаешь, что правильно, а что нет.

      Обычно все, что говорит и делает Сима – это неправильно. И что не делает – тоже.

– Не оправдывайся, не поможет. – Клавдия Ивановна проходится по комнате взад-вперед, брезгливо осматриваясь. – Я, между прочим, посодействовала тому, чтобы тебя не отправили в режимный детдом. Все же ты не преступница, есть подростки и похуже. Остановились на том, что тебе нужно лечение. Серьезное лечение.

– Но… меня не нужно лечить, я здорова!

   Сима вздрагивает, вспоминая одну из больниц, куда ее положили без ее согласия, и которая была обнесена высоким забором без единой лазейки.

– Если это действительно так, ты еще можешь доказать, что с тобой все в порядке, – говорит Клавдия Ивановна. – Хотя уже почти все решилось с тем, чтобы положить тебя в больницу-интернат, у меня есть одно предложение для тебя. Как насчет работы?