– Прям вообще никак? Вы уже седьмой маг, который от неё отказывается. Бедная Анфиса, отказ убьёт её! – восклицал Альберт, надавливая на жалость.

– Её убьёт очередной приступ, она ни бегать, ни отжиматься не умеет. Руки слабые, хотя на дерево залезть и способна, так как лёгкая. Ветром сдует. Ей бы мяса побольше, что ль, кушать… Даже не знаю. Не увидел в ней такого зерна, чтобы браться его взрастить, – с сожалением ответил Лукьян.

– Мясо, блин, ещё бы рыбу сказал! Фи! – свирепела за окошком Анфиса.

– Я могу заплатить! Хотя бы приютите её на время, создайте видимость, – просил её отец.

– Господин нунций, я понимаю ваше положение, но я так не работаю. Пусть я не пятой гильдии чародей, но, я думаю, вы поняли, что я за честный отбор и за талантливых чародеев, которые будут в качестве белых боевых магов защищать свою родину, – откланялся чародей, подняв с лавки свой посох со спиральной позолотой и красным овальным камнем без граней, охваченном сеткой драгоценных металлов с мелкими самоцветами.

– «Господин нунций», «господин нунций», вот заладили! Все знают, что я один из вестников Его Высокопреосвященства! Архиепископ вот-вот сам нагрянет, потому я и здесь, – негодовал Альберт. – Приехал пораньше, думал, мы с вами всё подпишем, выпьем, а вы…

– Увы, – развёл тот руками.

– Провал… – рухнула на траву, усевшись, расстроенная девочка.

– А ну марш из моего дома! И смотрите, как бы вам этот отказ не аукнулся, а то ещё не сможете никуда сами примкнуть или протолкнуть в законы эту свою более строгую систему! – корча в недовольной гримасе лицо, прогонял гостя молодой Альберт Крэшнер.

– Попросите какого-нибудь самоучку, – напоследок предложил Лукьян, но вряд ли оттого, что был напуган угрозами, скорее стерпев их и просто по доброте душевной. – Понимаете, от её магии никакого толку. Империи нужны те, кто разгонят или призовут дождь, угомонят мертвецов, сожгут вражеские катапульты огнём или молниями. Сейчас друидам-то пристроиться некуда. А она… ни рыба ни мясо, уж простите.

– Я и не рыба, и не мясо, – фыркала под окном Анфиса. – Я… благородный гриб, может! Или сырок! Крепкий орешек! Вишенка на торте! На кой мне быть рыбой или мясом, я не как все! И не слабачка вовсе! – ломала она высокие стебли сорняков под окном, пока не обожглась крапивой и не зажмурилась, сверкая рыже-голубой аурой, сдерживая стон.

Когда по звуку шагов стало ясно, что Лукьян покинул столовую, отправившись к себе дособирать вещи, заплаканная Анфиса помчалась прочь, не желая сейчас ещё раз выслушивать про этот отказ её обучать от отца и ещё более не желая никаких утешений.

Казалось, если её обнимут, на душе станет лишь горше и больнее, слёзы совсем обратятся водопадом истерики и никакой праздник уже не спасёт. Но на ярмарку она тоже не шла, бежала подальше от суеты на лесную опушку, где раньше собирала землянику и грибы-лисички, но сейчас уже не было ни того, ни другого.

Лишь девичьи слёзы капали на широкие зелёные листья и сочную траву прилеска среди первых цветущих кустарников. В гневе девчонка сломала одну из веток, яростно обдирая с неё мелкие листики, и, взяв в левую руку, принялась, как саблей, колотить этой розгой всё подряд – те же кусты, широкие листья лопухов, оставляя в тех прорези, белые одуванчики, опадавшие, толком не разлетаясь своими воздушными семенами.

Когда-то одна тонкая ветка, заехав ей по лицу, рассекла девочке бровь так, что там образовался не зарастающий и поныне след. И с тех пор она будто бы была в обиде на растения и природу, вот так избивая сорняки, жадно вгрызаясь в овощи и обожая сжигать ветки в кострах.