От мамы тоже уже давно ничего не получал. Хорошо, что червонец послал, – теперь уже, наверное, получила.
На днях приезжал сюда Аристов, но удалось его видеть минут пять, не больше, – от одного трамвая до другого. Ничего про полк даже не успел расспросить. Писать в полк тоже еще не собрался.
Как Ядвига проводит время и скоро ли роды, и как обеспечена в материальном отношении. Я не знаю даже, получает ли она вообще какое-нибудь жалованье или помирает там с голоду.
1 января 1924. Тифлис
Влюбленность
Послал Ядвиге письмо с поздравлением. Хочется с ней поболтать.
Вчера не хотел никуда идти, но все-таки пошел встречать новый год и вернулся только утром в 8 часов сегодня. Очень хорошо провел время. Сегодня весь день отсыпался, и никуда идти больше не хочется.
Сперва я здесь скучал без общества. Бросился было с голодухи на легких девочек, но быстро опротивело. Теперь ознакомился кое с кем, и дело идет к тому, что, пожалуй, и влюблюсь. Больно натура у меня дурацкая. Только страшно, – больно часто я напарываюсь на пиковое положение, а то и еще хуже того.
Например, Шура в Киеве. От чистоты которой я убежал, как тьма от солнца. Ну вот такую же, как Шура, я встретил и здесь. Это мой тип, определенно. Но не могу я, – честность все же до сих пор осталась. Слишком я негоден. Пропадать, так уж хоть одному, как собаке. Не нужно уж хоть другому человеку жизнь-то портить.
Страшно гнетет все-таки эта дурацкая необеспеченность и постоянное положение на волоске. Выпрут из армии не сегодня-завтра, не через год – через два. Хоть бы война уж опять скорее начиналась. Это единственное мое спасение, но, кажется, ее больше уж не будет. Скучно, в общем.
Военщина
И работа в башку не лезет. Зачем изучать то, что должно все равно, рано ли – поздно ли, стать достоянием археологии. Так, по привычке, – кровь говорит, – увлечешься иногда решением какой-нибудь тактической задачки – душу отведешь. Ведь какой анахронизм все-таки эта военщина. И насколько жалок человек, который только ею может жить. Нет жизни, нет своего завтра, и на новый год приходится выпивать только за жизнь других людей, которым она принадлежит. А самому отстраняться, прижиматься к стенке, как статуя с живыми глазами, и следить, как живут настоящие люди. А как хорошо становится, когда чьи-нибудь ясные, прозрачные глаза зажгутся мягким светом для тебя. Жизнь можно отдать за это – но только свою. От чужой – руки прочь.
Да, в общем, скучно немного. Быть может, положим, во мне просто говорят сейчас пары вчерашнего вина. Да, вероятно, так и есть. Тифлис большой город, интересный город, и в нем мне живется весело. Ведь бытие определяет сознание. Я не такой жалкий цуцененок, как это можно заключить по моему визгу. Иногда можно завизжать, так просто – винтик свернется.
** января 1924. Баку
Доехали мы вполне хорошо, хотя пароход наш изрядно таки качало37.
Зашел я в красильню. Видел сукно, даже смерил его – 3 ¼ аршина. Покрашено хорошо. Такой темно-синий цвет. За сукно было действительно заплачено 7 миллионов. Но потом этому кардашу понадобилось 3 миллиона, он отдал сукно обратно и взял 3 миллиона денег. Теперь эти 3 миллиона выросли уже в 4,5, а через несколько дней будут еще дороже. Так что Ядвиге ему ничего больше нельзя давать. Сукно стоило тогда, когда он его взял, 7 миллионов.
М.А. и А.П. сегодня также уезжают; еду и я. Ядвиге напишу из Тифлиса по приезде, – пусть не скучает слишком – все уладится.
7 января 1924. Тифлис
Ядвига молчит. Больна – что ли? Она сейчас в отпуску – времени, кажется, должно бы хватать. Может быть, уже роды наступили? Она, вообще, ничего абсолютно не пишет, чем я очень недоволен. Правда, возможна такая вещь – сейчас, по газетам судя, на море происходят штормы, и письма, быть может, застряли в дороге. Но, во всяком случае, это свинство большое, с чьей бы стороны оно ни было. От мамы тоже ничего до сих пор не получал. Правда, и сам-то я ей не больно часто пишу. Но Ядвиге на этой неделе два письма накатал.