– Мамочка, – прошептала я с облегчением, чувствуя слабую пульсацию кончиками пальцев. – Сейчас я вызову скорую.

Не убирая руки с маминой шеи, я достала мобильный и нажала на экстренный вызов. Нужно было собраться, как можно подробнее описать мамино состояние, но слова путались. Кое-как мне удалось объяснить, что случилось, и скорая пообещала быть в течение получаса.

– А я?! Что мне делать? Вдруг мама… вдруг ей будет хуже?

Мама приоткрыла глаза и попыталась сделать вдох, но резко дернулась. Она положила руку на грудь и с трудом произнесла:

– Больно…

– Ей больно! У нее в груди болит! – крикнула я в трубку.

– Успокойтесь. Паника сейчас не нужна, – размеренным тоном произнесла оператор. – У вашей мамы может быть сердечный приступ. Скорая уже едет. Пока найдите что-нибудь мягкое, чтобы подложить ей под голову.

Я осмотрела кухню, но ничего не увидела и тогда сообразила, что можно подложить под голову мою куртку.

– Смотрите, чтобы вашей маме было максимально комфортно. Обращайте внимание на дыхание. Она должна дышать, чтобы ничего не мешало.

– Дышит. Она дышит.

Я аккуратно уложила мамину голову на подушку и чуть наклонилась, чтобы послушать ее дыхание. Оно было прерывистым, тяжелым, но главное, что мама дышала.

– У вас нет таблетки нитроглицерина?

– Откуда?! Я даже не знаю, где здесь аптечка!

– Хорошо. Теперь скажите, у вас в помещении достаточно воздуха? Если чувствуете, что душно, то лучше открыть окно.

– Да! – я подорвалась к окну и распахнула его, впустив в пекарню порыв ледяного ветра. Нет. Так мама может простыть. Я снова закрыла окно, но оставила форточку. – Что дальше?

– Пока ничего. Ждите медиков.

На стене висели большие часы, я не сводила с них взгляда. Но секундная стрелка, словно издеваясь, ползла так медленно, что казалось еще чуть-чуть, и она пойдет в обратную сторону. Минуты ожидания скорой были невыносимыми, я не могла представить, что будет, если маме станет хуже.

Скорая приехала спустя восемнадцать минут. Отстранив меня, фельдшеры бросились к маме. Я смотрела, как они оказывают помощь и молилась, чтобы мама поправилась. Один из медиков стал подробно расспрашивать о том, как я нашла маму, и мне пришлось вновь повторить все сначала. А потом ее забрали… Я хотела поехать с ней, но меня попросили сначала заехать домой и привезти документы и ее ночную рубашку. Чертова бюрократия.

Я подняла с пола куртку и тогда заметила смятую бумажку. Это был простой тетрадный листок, исписанный почерком, похожим на детский. Еще одна отвратительная записка:

«Старая сука, убирайся со своими пирожками. Они никому не нужны. Жена убийцы-извращенца. Он всегда любил своих учениц?»

Я свернула записку и убрала ее в карман. Кто бы ее ни написал, он поплатится за то, что это сделал. А если это он же разгромил пекарню, то я сделаю все, чтобы этот гад ответил по закону. Я достала телефон, сделала несколько фотографий пекарни и позвонила в полицию.

***

– Эвелина Анатольевна, вы бы лучше поехали в больницу к матери. Сами же говорите, что вас просили привезти ее документы и личные вещи, – сказал Волков, откладывая в сторону пакет, в который убрал записку.

– Но вы даже не приняли у меня заявление! А разгром пекарни? Чтобы вы знали, Сергей Николаевич, я планирую засудить того, кто все это устроил, а эта записка чуть не убила мою мать! – вспылила я, глядя на равнодушную физиономию участкового.

– Пекарню разгромила ваша мать. Мне только что сказал об этом ее врач.

– Что?!

Пару минут назад Волков звонил в больницу. Он решил, что мне не стоит слушать этот разговор, поэтому вышел в коридор, а когда вернулся вел себя так, словно я надоедливая муха, а не потерпевшая.