Пока бабушка и тетя собирались, я сварила нам крепкого кофе. Мне не хотелось отпускать родственников на такси, но чтобы сесть за руль, требовался заряд кофеина. С ароматной дымящейся чашкой я вышла на балкон, откуда был виден почти весь Романовец – серые хрущевки, темные линии дорог, красно-белые трубы котельной. Некогда родной город сейчас предстал во всей натуральной красе – мрачный, холодный, негостеприимный. Я сделала глоток кофе и через стекло посмотрела в комнату: тетя и бабушка уже собрались, и я вдруг почувствовала, что завидую им, потому что они уезжают, а мне придется остаться.

– Лина, нам пора! Мы еще успеваем на дневной экспресс, – крикнула из комнаты тетя и отодвинула от себя пустую чашку.

Я довезла их до вокзала и посадила в вагон. Бабуля хотела, чтобы я осталась с ними в купе до отправления, но долгие прощания причинили бы лишнюю боль. Я стояла на перроне пока их поезд не тронулся.

Прошла только половина субботы, а мне казалось, что этот день тянется целую неделю. Лучше бы скорее наступило воскресенье, может тогда станет хотя бы немного легче? Конечно же нет. Я посмотрела на телефон, вдруг пропустила мамин вызов, но дисплей оставался пустым. Если она не звонила, значит, все еще в пекарне. Вдруг кто-то действительно пришел на папины поминки? Я завела машину и, не дождавшись, пока она прогреется, нажала на газ.

Мамина пекарня была небольшим заведением на первом этаже жилого дома. Всего две комнаты: зал с несколькими столиками и кухня, заставленная противнями, кастрюльками и медными ковшиками, с длинным столом и самой настоящей печью. Когда-то давно мама начинала с обычной плиты, но со временем смогла позволить себе профессиональное оборудование. Ее выпечка славилась на весь Романовец, а несколько лет назад она придумала на современный манер больших городов продавать кофе на вынос, и это стало отличным приработком. Правда, все это мне было известно лишь по рассказам родителей. Когда последний в последний раз приходила в пекарню, здесь все было иначе.

Сейчас над входом висела большая овальная вывеска, где витиеватыми буквами красовалось название «Домашняя пекарня», окна украшали полосатые маркизы, а рядом с дверью возвышалась фигура из полистоуна – большой пузатый повар с доской, на которой было написано… Я в ужасе прикрыла рот рукой, не веря глазам. Вместо меню на доске большими печатными буквами было выведено «Убийца Толик! Извращенец», а ниже отвратительная приписка «попробуйте пирожки от жены мясника».

Я бросилась к доске и попыталась стереть эту мерзость рукавом куртки, но написано было чем-то несмываемым. Только когда у меня начала болеть рука, я вспомнила о маме. Она наверняка это видела!

– Мама! – крикнула я и толкнула тяжелую дверь пекарни.

Внутри было душно, а в воздухе разносились ароматные запахи сдобы и закусок. Столы все еще укрывали парадные скатерти, на стене висела папина фотография с черной лентой, и на витрине с выпечкой томились подносы с закусками. Мама ничего не убрала. Если бы не открытая дверь, я бы решила, что ее здесь не было.

– Мама! – снова позвала я, но мне никто не ответил.

В кухне горел свет, и я двинулась туда, но стоило подойти к двери, как я замерла на пороге. Вся кухня оказалась разгромлена. Битая посуда, разбросанные противни, кругом мука и лужица варенья на полу.

– Мам… – протянула я, чувствуя противный липкий страх. В голове вертелось только одно: «Беда! Беда! Беда!» – Ма-ма!

Она не отзывалась. Тишина давила. Страх не позволял дышать. Я обогнула большую морозильную камеру и увидела ее… Мама лежала на полу. Ее лицо было серо-белым, оно будто стало еще более худым, впалым. Я рухнула на колени и дрожащей рукой, молясь почувствовать пульс, коснулась ее шеи… Жива?..