Конечно, я мечтала, что поступлю в какой-то колледж подальше отсюда и смогу так же работать и не загибаться, но… Уехать оказалось не так просто. Не просто корни – удавка на шее.

– Мама, я так тебя люблю! Так люблю тебя, мама! Но ты этого не понимаешь! Даже сейчас не понимаешь! – очередная попытка, подсказать матери верное направление, вырывается наружу.

В допросной становится тихо. Виталий Евгеньевич чешет свои усы, мама с настороженностью смотрит на меня, а я не могу заставить себя занять прежнее место.

– Но я тебя тоже очень люблю, Анечка… – мать подаёт голос, медленно поднимаясь на ноги.

Я не спешу бросаться в её объятия, хоть и какая-то неведомая сила меня в них толкает.

– И его, да? – хрипло отзываюсь я, отступив на шаг назад.

– Конечно. – растерянно выдыхает она. – Это просто какое-то недоразумение. Мы же одна семья…

Не раскисаю. Не позволяю себе перейти на крик снова. Сжимаю руку в кулак и тихо произношу:

– Это так трогательно, мама. – усмехаюсь. – Пусть пьёт, бьёт, а ты его будешь любить больше меня. Он оценит. Уверена. – шумно сглатываю, повернувшись к следователю, и чётко задаю вопрос: – Виталий Евгеньевич, а мою мать можно тоже на какое-то психическое освидетельствование отправить? Или обязать к часам с психологом? Мне кажется, она больна, как раз по этой части.

Перевожу взгляд на ту, что с каждым годом всё больше становилась матерью и всё меньше мамой, и замолкаю.

Сосредоточенное и привлекательное лицо застыло передо мной. Безумный взгляд сканирует меня от кончиков волос до носков моих кроссовок. Она хмурится. Приоткрывает губы, но сказать не решается.

Вот она – эта магия родственных уз, что отчётливо мной наблюдалась в семье Лядовых. Я без слов понимаю, что процесс пошёл – она начинает догадываться, зачем я превращаю наши жизни в ад.

– Есть что-то ещё? Я хочу уйти. – опускаю глаза в пол и разжимаю кулак.

Понемногу успокаиваюсь.

Боюсь торопиться с выводами, но, кажется, этот раунд за мной. Если мама хоть на мгновение засомневалась, я уже победила, какой бы ни был конечный счёт. Толчок я дала, остальное за ней. Не хочу быть зверем, не хочу уподобляться ему. Мама должна сама всё понять и сделать выбор. САМА. Я не стану давить и постоянно оставлять подсказки.

– Аня, подожди. – мать отмирает. – Как же ты? Где ты…

– Со мной всё хорошо.

– Я не знала, что тебе нужно… принесла кое-что из вещей. Они у следователя в кабинете…

Мне вещи?

Не знаю, как на это реагировать.

Это всё? Мать уже всё решила? Я пошла на хрен из дома? С глаз долой, из сердца вон? Или как? Забота? А не лучше ли было её проявить, встав на защиту своего ребёнка, а не этого урода?

– Спасибо. Ты очень любезна. – всё, на что меня хватает.

– В принципе, мы закончили. – подаёт голос усатый. – Идёмте. Я верну вам ваши личные вещи, денежные средства и заберёте баулы из моего кабинета.

Прохоров встаёт из-за стола, забывая на нём бледно-голубую папку. Сверхважную и такую необходимую, за которой он выходил из допросной, оставив меня наедине с той, что в прошлую нашу встречу отлупила меня. Ага, такую необходимую, что он ни разу в неё не заглянул. Уловка, которую я разгадала лишь позже.

Теперь я точно уверена, что мне не верит не только усатый, но и кто-то из Лядовых.

…или же мне не верит вообще никто.

Таращусь на две огромные сумки, расстёгнутые наполовину, и не решаюсь что-нибудь с ними сделать.

Мне всё вернули: деньги, телефон, даже сумки, которые мне собрала мать. Почти всё… Ещё бы кто-то вернул мне нормальную жизнь и мою семью.

– Ань, можно? – выводит из мысленного потока голос Макса.

Сама виновата. Нужно было закрыть за собой дверь, а не плестись, как болванчик к сумкам, которые мужчина всей моей жизни оставил рядом с кроватью.