Стук в дверь. Уверенный, нетерпеливый. Так мог только ее бесцеремонный коллега. Его сложно было назвать приятным человеком, да и он был не из тех, кто стремился получить одобрение, однако Джейн привыкла. Привыкла к Роберту Палмеру также, как привыкала ко всему в этой жизни: горький кофе, неоплачиваемые переработки, маслины в сэндвичах и неподъемные коммунальные счета. Все это Рид приняла, решив, что бороться с неизбежным у нее нет сил.

Это было просто: считать такие вещи неизбежными. Смириться и оставить себя для чего-то большего. Посвятить все жизненные силы тем целям, которыми Джейн так горела еще в университете, тем целям, что вмещались в одно емкое, но громкое слово «правосудие». Именно оно не раз разочаровывало, будто пытаясь сбить ее с ног, заставить послушно закрыть глаза и уши, как делает большая часть коллег. Как делает Роберт Палмер.

Сначала Джейн осуждала их, считала приспешниками зла, той самой прогнившей частью разросшегося государственного механизма, что превратила судебную систему в место торгов: «заключи сделку с правосудием и получи несколько лет жизни на свободе». Потом она поняла, что дело не в том, что остальные детективы сдались – они устали. Устали бороться с ветряными мельницами и ощущать мерзкое, вязкое бессилие, проигрывая раз за разом. Сложно бороться, когда знаешь исход. Сложно найти силы встать, когда знаешь, что будешь падать раз за разом.

– Переодеваюсь! – устало отозвалась Джейн, натягивая шерстяной свитер и старые джинсы на еще влажную кожу.

Судя по глухому звуку, Роберт решил прислониться плечом о дверь, будто осуждающий надзиратель, считающий секунды до исполнения приказа. Наконец Джейн обулась и распахнула дверь. Мужчина недовольно взглянул на время и покачал головой, однако решил воздержаться от пассивно-агрессивных комментариев.

Рид могла бы возмутиться, что имеет право на личное время, однако прекрасно понимала, что добровольно отказалась от этой привилегии, когда получила удостоверение сотрудника полиции. Хобби и семейные вечера стали непозволительной роскошью, ценность которой Джейн поняла лишь тогда, когда потеряла. Роберта такие вопросы не волновали по одной простой причине: он не знал, что делать с выходными, отпусками и поздними вечерами после смены. У него не было ни близких, ни занятий, которым он был бы готов посвятить хотя бы час своего времени. Палмер женился на работе, но едва ли мог назвать ее своим призванием. Идеологии в нем не осталось, любви тоже. Был лишь долг. И амбиции.

Роберт дал себе обещание, что когда-нибудь дослужиться до звания капитана. Когда-нибудь он будет руководить своим участком. Он уже давно и забыл, почему поставил себе такую цель, из памяти стерлись причины, однако он помнил одну совершенно ясную мысль: когда ему удастся воплотить в жизнь свои планы, он станет наконец счастлив. Его жизнь станет спокойной и удовлетворительной, а одно это стоит и тяжкого пути, и долгих лет метаний.

Порой Роберту казалось, что он обманывает себя. Обманывает себя в том, что сумеет достичь такой вершины или в том, что одно простое достижение может быть формулой счастья, над которой много веков корпел не один философ. Быть может счастье действительно заключается в самом стремлении к счастью? Быть может, он, как и миллиарды людей, вынужден все отведенные дни провести в безумной гонке на месте?

– Где его убили? – устало спросила Джейн, оглядывая коридор, будто за углом могли притаиться лишние слушатели.

– Во внутреннем дворике, – ответил Роберт, все еще погруженный в размышления, которые так навязчиво навевало это место. – Среди дел не было заключения их местных криминалистов или фотографий?