Тётя Мара могла заразить оптимизмом даже камень, но Настя, чудом выбившая скромную посольскую стипендию, смотрела на вещи более прагматично:

– Знаешь, сколько стоят билеты на поезд? Если без скидок – пятьдесят евро! Буду ловить студенческие скидки… И вообще всё дорого, на продукты уже потратила кучу денег…

– А разве Жан-Ив не может купить тебе билет на поезд? – поинтересовалась тётя Мара. – Раз ухаживал, должен позаботиться! Если это настоящая любовь! Как там? L'amourestenfantdeBohême…13

«Начинается…» – с тоской подумала Настя. Она давно наизусть знала все тётины любимые арии и в душе ненавидела Бизе, Верди, Россини, Пуччини и иже с ними.

– Тёть Мар, надо маме позвонить! – прервала она тётино пение. – Ты сама только, ладно? Скажи, что у меня всё хорошо! – Настя очень редко разговаривала с мамой, которая жила в другом городе с Настиными сводными братьями и сёстрами.

– Да, я позвоню! У них там Жорик, кажется, опять в больнице. Всё время кто-то болеет – известное дело, четверо детей…

– Вообще-то пятеро, я же пятая! – поправила её Настя. – То есть первая… Ты только маме про меня особо не рассказывай. Ну, что я к Жан-Иву поеду и всё такое… А то неудобно: она по больницам, а я в Париж собираюсь. Подумает, что зря мне тридцать евро подарила на день рождения!

***

Ля Гранд-Эколь – институт, откуда вышла бóльшая часть французской элиты, – находился в самом центре шестого округа на улочке Сен-Ришар14. Престижное месторасположение имело недостатки: старинное здание с его камерными помещениями не справлялось с возрастающим потоком французских и иностранных студентов. Даже в крошечном кафе с цветными столиками было не протолкнуться. В хорошую погоду выручал внутренний дворик: учащиеся устраивались на терраске возле кафе, а то и прямо на небольшой зелёной лужайке.

Жан де Кортуан, в тридцать восемь лет ставший самым молодым директором Ля Гранд-Эколь, обозревал лужайку из окна своего роскошного кабинета и неизменно радовался: популярный дворик напоминал кампусы американских университетов – ориентир, к которому он стремился вопреки костным французским традициям, глупым циркулярам и лени балбесов студентов. Впрочем, учащиеся безоговорочно любили длинноволосого Джонни, как прозвали де Кортуана по аналогии с известным рок-певцом15. После того, как он лично дал добро на создание Ассоциации геев, лесбиянок и трансгендеров Ля Гранд-Эколь, благодарные ученики встретили его приезд овацией и танцевали с горящими зажигалками.

– Жан, к вам Борис Левин, студент из России! – сообщил секретарь де Кортуана, смазливый Шарль, которого, как и его начальника, все звали уменьшительно-ласкательно – Шарли.

– Что это ещё? Я же просил, сегодня никаких посетителей, тем более из России! Скоро у меня важная встреча!

Де Кортуан, что не было тайной для его помощника, накануне провёл бурный вечер в ночном клубе. Несмотря на две чашки кофе и таблетку аспирина, голова так и раскалывалась, а когда он поднимался по лестнице, опять возникла эта одышка – неприятные ощущения… Конечно, он ещё молод, подумаешь – пара косяков и несколько коктейлей!

– Месье Левина на прошлой неделе записал на приём Аксель, то есть, я хочу сказать, профессор Дортуа-Фиже, – пояснил Шарли, который терпеть не мог пронырливого заместителя своего шефа.

Де Кортуан в характерной для него манере лишь выразительно поднял брови: пусть, дескать, заходит, чёрт бы его побрал! В запасе у него остался энергетический коктейль – пригодится для предстоящего визита в Елисейский дворец16…

В проёме двери, не решаясь войти в сверкающий кабинет, оформленный в стиле ампир с вкраплениями ультрасовременного дизайна, стоял плотно сложённый молодой человек с неаккуратной светлой шевелюрой. Глаз придирчивого де Кортуана резанул лохматый клетчатый шарф, который почему-то ассоциировался у него с русскими babouchka.