…После пропажи Ликин Никодим вернулся в губернаторский дом и, пользуясь своим особым положением при дворе Грибского, распорядился в конюшне насчёт лошади, чтобы отправиться в сторону Верхне-Благовещенска.

При приближении к посёлку его взгляду открылась ужасающая картина: множество зарубленных людей… Никодим насчитал больше тридцати и содрогнулся от неоправданной жестокости ретивых исполнителей губернаторского приказа.

Корзину он обнаружил неподалёку – под цветущим кустом вереска. Ребёнок был жив и невредим, более того, осмысленным, как показалось крёстному отцу, взглядом изучал веточку, качающуюся над его головой.

Никодим соскочил с лошади, подхватил корзину и стал высматривать Ликин – больше всего он боялся, что его кума тоже зарублена. Поэтому вздохнул с облечением, когда не обнаружил её поблизости, ещё больше обнадёжился после часа бесплодных поисков в окрестных зарослях. Но с другой стороны, Никодим понимал: если Ликин была вынуждена оставить корзину с младенцем, значит, случилось что-то непоправимое. Иначе сердобольная христианка не бросила бы Серёженьку.

Ребёнок будто почувствовал, что Никодим тревожится за него, – заворочался в корзине и захныкал.

– Сейчас, сейчас, сокол ясный… Доедем уже до посёлка.

В Верхне-Благовещенске Никодим первым делом направился к церкви. Местный батюшка вник в положение мужчины. Подсказал, какие из прихожанок недавно разрешились от бремени и кто из них не откажется накормить младенца.

– У Марьюшки доброе сердце. Иди к ней. Её дом по правой стороне, приметный. Сразу увидишь. С голубыми наличниками. Иди! Бог с вами!

– Благодарствую, батюшка!

Никодим взобрался на лошадь, священник подал ему корзину и сказал на прощанье:

– Богоугодное дело творишь, Никодим. Дай Бог силы тебе и дитятку выдержать это испытание.

Долго ещё стоял духовный пастырь у церкви, осеняя крестным знамением удаляющегося Никодима и читая «Отче наш».

Между тем дом, указанный батюшкой, оказался действительно приметным. И не только потому, что был раскрашен в яркие цвета, преимущественно голубой и белый, – рядом с ним стоял вороной жеребец, запряжённый в бричку; он заржал при виде лошади Никодима и даже сделал попытку приблизиться, но повод, привязанный за кольцо, прибитое к столбу резных ворот, едва позволил ему повернуть голову. Конь, недовольно фыркнув, стал бить копытом о землю.

– Ну, чем ты ещё недоволен, Уголёк? – из ворот вышел смазливый молодой мужчина в картузе и цветастой косоворотке.

– Да это он при виде нас так… – пробасил Никодим, спешившись.

Он степенно подвёл свою лошадь к другому столбу, основательно привязал, крепко держа на сгибе локтя корзину с младенцем, затем повернулся в сторону церкви, перекрестился и спросил незнакомца, с любопытством его разглядывающего:

– Хм-м… Марья здесь проживает?

– Да, здесь, – сказал человек, с ухмылкой кивнув в сторону дома, и потёр алеющую щеку. – А ты кто будешь? Чего надобно от Марьи?

– А ты, стало быть, муж Марьи?

– Нет, какой я муж?! Нет у неё мужа. Был да сплыл.

Красавчик одёрнул рукава, расправил складки косоворотки, затянутой тонким чёрным кожаным поясом, потуже натянул картуз и сказал, подбоченясь:

– Меня зовут Василий – приказчик купца Афанасьева. Слыхал про такого?

– Ну, тогда посторонись, приказчик! У меня дело к Марьюшке. А до твоего купца мне дела нет, тем более до тебя.

– Но-но-но! Как ты разговариваешь? Муж-жик! – воскликнул надменно приказчик и замахнулся плёткой.

Никодим молча схватил Василия за ухо и отодвинул в сторону. Тот заверещал, стал биться в руке, удерживающей его чуть ли не на весу.

– Ой, ай, ой! А-а-а! Пусти! Я пошутил!