Обогнув раскинувшийся над каналом арочный мост, мы устремились к следующей остановке, которая раскрыла перед нами занавесы нескольких театров. Рядом с ними соседствовало известное многим Hard Rock Cafе ^>1. Выйдя из автобуса на этой остановке, при желании можно было мгновенно поменять театральный балкон на барную стойку и шумную компанию. Но, похоже, всех нас устраивала интернациональная компания, и мы продолжили путь.

В пятый раз мы остановились на территории нескольких музеев, среди которых были Музей бриллиантов и Музей Ван Гога. Наушники рассказывали, какой невиданной красоты и размеров бриллианты покоятся на пьедесталах музея. В голове мелькнула мысль, как можно было превратить этот камень в дорогостоящий предмет поклонения и вожделения, приносящий меньше счастья, чем гранёный стакан. Из последнего можно воды живой напиться. Голос на плёнке прервался живым голосом гида. Она сообщила, что, к сожалению, мы не сможем посетить музей бриллиантов, так как он закрыт. Мгновенное разочарование скользнуло по салону, но быстро улетучилось. У музея автобус простоял десять минут – дольше, чем обычно. Кто-то вышел перекурить, кто-то – пройтись и подышать свежим воздухом. Мне хватало открытого окна, а оставить свой след на улицах города я сегодня ещё успею. В автобус вбежала светловолосая девочка лет десяти и начала перекладывать сумку и куртку с места на место в поисках более подходящего сиденья. Все сиденья были одинаково красными, менялись лишь затылки перед глазами. Я гулял взглядом в лабиринтах волос стройной африканки. Наконец девочка определилась и немного успокоилась. Её куртка, поняв, что прыжки с места на место закончились, расслабилась и сползла на пол. Мама юной непоседы докурила сигарету и, взмахнув нестареющим вязаным одеянием, вступила в наш ковчег. Девочка пропустила маму к окну и, усевшись рядом, начала капризничать. Из маминых уст доносились родные мне слова успокоения:

– Всё хорошо, моя радость, скоро мы увидим что-то интересное.

В следующее мгновение верхний ярус автобуса заполнила шумная группа испанских школьников.

– ¡Vamos a ver todo! ^>2 – весело кричали они, пробираясь в самый тыл и продолжая бурные обсуждения, предмет которых мне так и не удалось разобрать. Я думал о Ван Гоге. Ещё одна манипуляция злых умов. За всю свою жизнь великий художник продал только одну картину. Он жил на деньги брата и умер в нищете. А сегодня его картины продают за миллионы хрустящих бумажек.

Мы ехали вдоль очередного канала, считая мосты. В ушах женский голос сменялся мужским и обратно. Очевидно, записи, как и маршрут, неоднократно корректировались и обновлялись. Голоса рассказывали, что большинство домов в Амстердаме стоят на массивных деревянных сваях. Уровень воды тщательно контролируется, чтобы не допустить пересыхания одной части свай и гниения другой. Но даже эти невидимые гиганты не выдержат на себе небоскрёбов, поэтому высотных строений в городе мало. По проводам наушников побежали цифры: количество мостов – самый маленький, самый старый, глубина каналов – самый узкий, самый широкий. Вновь прозвучали слова: «война», «евреи». Потом появился Наполеон с братом. Кто-то перенёс столицу из одного города в другой. Наушники  – в ушах. Уши обдувает апрельский ветер через окно автобуса. В автобусе – я вместе с Наполеоном, Гитлером, евреями, индусами, испанцами, африканцами. Шестая остановка затерялась в безбрежных просторах моего воображения. Только чёрный кожаный диван на улице под окнами чьего-то дома остался нежиться на солнце, утопив в себе нескольких парней с пивом – неформальность Амстердама проявлялась на каждом углу. Новый поворот открыл перед нами здание пивоварни Hеineken