– Ух… вот это да…

А потом Тёмные стали уменьшатся в размерах, скоро стояли передо мной обычным строем, и я уже могла на них посмотреть, не очень задирая голову, потому что Амир держал меня на руках. И вдруг их глаза стали темнеть, они опустили головы, через мгновение единым движением встали на колено передо мной.

– Что вы? Зачем? Амир…

– Рина… ты – человек.

– И что? Я не боюсь вас… теперь я уже и смотреть на вас не могу?

– Ты видела нашу настоящую сущность…

– Ваша сущность – не клыки и когти, вы сами и есть сущность… если я толстая, то теперь на меня и смотреть совсем нельзя? А когда была лысая и синяя в полосочку? Вы же на меня смотрели, почему я на вас не могу смотреть, когда вы сердитые?

– Какие?

Вито поднял голову и удивлённо смотрел на меня.

– Вы из-за этих Собирателей рассердились, вот ты же на меня кричал, а когти не выпустил – значит, не так сильно на меня рассердился.

Амир произнёс смешной звук, и Вито виновато опустил голову. Тут прозвучал громогласный рык Олафа:

– Ты что, на Рину кричал?!

Я тут же пожаловалась на Вито:

– Олаф, аж два раза! Он этот… как… Вито, я забыла, напомни, кто ты…

– Истерический невротик.

– Невротический истерик.

Вито обиделся:

– Ты каждый раз меняешь определение.

Муж откровенно засмеялся и приказал:

– Невротическому истерику выполнить все действия. Виктор – домой.

Уж не знаю, как вождь пережил едва сдерживаемый смех своей команды, а Вито так низко опустил голову, что я не видела его лица, но плечи слегка подрагивали. Пожалуй, Вито получил тайное прозвище, хотя почему тайное – вождь сам его озвучил.

В машине Амир достал одеяло, что-то сказал Виктору и мгновенно снял меня скафандр. Завёрнутая в конверт из одеяла, я счастливо прижималась к его груди и пыталась задавать вопросы:

– А что ты сказал Собирателям?

– Что я много о них знаю.

– И что ты знаешь?

– Достаточно.

Разговорчивость мужа ограничилась информацией о технике в его кланах. Сейчас же меня не надо успокаивать, поэтому можно и помолчать, дать волю рукам и губам, а звуки издавать не обязательно. И я поняла – он страдает. Амир в ужасе от того, что я увидела его истинную внешность. Его пальцы слегка подрагивали, а губы постоянно касались моего лба. Я не знала, как его успокоить, какие слова ещё найти, чтобы он понял – я не боюсь его никакого, я его люблю.

Эту песню мы с Фисой иногда пели вечерами в горах. Вернее, её пела Фиса, а мы с Мари слушали, подперев щёки ладошками. Почему-то именно она сейчас вспомнилась, и я тихонечко запела:

Лучше нету того цвету, когда яблоня цветет,

Лучше нету той минуты, когда милый мой придёт.

Как увижу, как услышу, всё во мне заговорит:

Вся душа моя пылает, вся душа моя горит.

Мы в глаза друг другу глянем, руки жаркие сплетем,

И куда – не знаем сами словно пьяные бредем.

А кругом сады белеют, а в садах бушует май,

И такой на небе месяц – хоть иголки подбирай.

Мы бредём по тем дорожкам, где не кошена трава,

Где из сердца сами рвутся незабвенные слова.

За рекой гармонь играет, то зальётся, то замрет…

Лучше нету того цвету, когда яблоня цветет.1

Амир гладил меня по волосам и вздыхал, я попыталась посмотреть на него, но он не позволил – прижал мою голову к груди и продолжил вздыхать. Я не выдержала этих вздохов и спросила:

– Ты отвезёшь меня домой и уедешь?

– Нет. Я останусь с тобой.

– Поплаваешь со мной?

– Да.

Именно этот совершенно домашний разговор успокоил Амира, он перестал вздыхать и коснулся губами моего лица.

– С тобой я научился получать удовольствие от воды. Мне нравится с тобой плавать.

– Правда?

– Правда. Всё, что связано с тобой – удовольствие.

Он странно произнес это слово – «удовольствие», подумал немного и продолжил: